Саша Виленский - Тридцать шестой

С трудом сдерживая непонятно откуда взявшуюся рвоту, Тугай-бей кивнул толстяку, и тот равнодушно полоснул острым ножом морщинистое горло раввина Шимшона.

Ровно через три года, когда король Ян Казимир в очередной раз решил «навсегда покончить» с мятежными казаками Хмельницкого, конница великого коронного маршала Ежи Любомирского отрезала воинов Тугай-бея от основных сил, которые вел на этот раз лично великий хан Ислам III Герай. Татары попытались выманить польских рейтаров в открытое поле, но эта хитрость превратилась в западню для них же, когда конники маршала окружили их подковой и погнали к реке Плешевке, оказавшейся в татарском тылу. Те, кто попытался переплыть, держась за верных коней, потонули все до единого: кого утянуло коварным потоком, кого утихомирили королевские пищальники. С другой стороны пылало русинское село, неосмотрительно подожженное и перекрывшее еще один путь отхода. Выхода не было. Тугай видел, как безуспешно пытались прорваться к нему на подмогу ханские и казацкие сотни, но гетман Конецпольский надежно перекрыл все подходы.

Делать было нечего. Надо умирать. Тугай-бей с тоской ощутил, что больше никогда не почувствует острый запах конского пота, не услышит звона сабель, скрещенных с польскими кривыми палашами, не увидит, как вытекает кровь из тела врага, — и понял, что в первый и в последний раз он узнает сейчас, что значит погибать. «А ведь старик был прав!» — неожиданно вспомнил он раввина Шимшона. И больше ничего в своей жизни уже не успел подумать, потому что лихой рейтар круговым ударом тяжелой карабелы снес ему голову. И еще несколько секунд, перед тем как навсегда провалиться в темноту, отрубленная голова, крутившаяся под копытами, смотрела, как поляки добивали оставшихся татар, как носился меж воинами верный конь, а в седле, то откидываясь назад, то наклоняясь вперед, болталось безголовое тело мурзы Перекопа, потомка знатного рода Аргын, верного слуги хана Ислама, бесстрашного воина Аллаха — Тугай-бея.

Я помотал головой, стряхивая наваждение, и с удивлением обнаружил, что мы сидим в каком-то кафе, на террасе, возвышающейся над морем. По променаду рядом с заведением чинно прогуливалась публика, любуясь мягким вечерним светом и наслаждаясь прохладой, перед которой отступила влажная курортная жара.

— Как-то это уж очень… — протянул я, а в голове до сих пор звучали крики воинов, хрип коней, оглушительные хлопки выстрелов. — Непонятно, что ли… Почему раввин, познавший каббалу до самых мельчайших подробностей, так глупо и самоубийственно повел себя? Почему он не мог воспользоваться своим знанием, чтобы спасти людей, да и себя, наконец?

— Потому что это было бы неправильно. С его точки зрения. Вы же всегда поступаете только так, как сами считаете нужным. И ты — точно такой же. Я ж говорю: ищете божественный промысел, а поступаете по велению левой ноги.

На столике передо мной стоял длинный бокал с пивом, а Наташка по своему обыкновению ничего не пила и не ела, глядела куда-то вдаль и беспрерывно курила.

Сегодня на ней было какое-то скромненькое черное платье, простенькое такое, но мне еще в прошлой жизни Светка рассказывала, что чем проще выглядит платьишко, тем оно дороже стоит. Светка… Все мое житье до появления Наташи по-прежнему виделось мне каким-то ватным туманом, словно бы ненастоящим. Я помню, как учился в школе, как поступал в университет, влюблялся в девушек, лица которых слились в непонятный розовый поток, как где-то работал, что-то там такое делал… Странно. Помню, как познакомился со Светкой, помню свадьбу, отъезд из тогда еще Советского Союза. Все помню, но как будто не себя, а какого-то другого человека, с которым все это происходило. А ведь это происходило со мной. Я даже помню какие-то обрывки чувств в конкретные моменты, как из-за чего-то там нервничал, переживал, обрывки мыслей.

Как странно, что совсем недавно — ну, сравнительно недавно — я страдал и психовал из-за того, что эта зараза трахалась с волосатым средиземноморским красавчиком. Сейчас я думал об этом совершенно равнодушно, даже жалко было эту дуру. Ведь могло все сложиться иначе: и каталась бы сейчас как сыр в масле, получала бы то, о чем всю жизнь мечтала, покупала б себе простенькие платьишки за баснословные деньги, побрякушки с неотличимыми от стекляшек бриллиантами, — в общем, все то, чего она никак не могла получить со мной и из-за чего всю жизнь делала мне дырку в голове. Хотя, нет, не могла. Натаниэла ж сказала, что это они развели нас, что ей не положено.