Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника

Вскоре после моего ареста Петра Петровича вызвали в органы. Может, кто донес о наших встречах, может, он уже давно был у них на заметке. Мне сказали, что после одного из допросов у него случился инсульт. Петра Петровича разбил паралич, и его отправили в дом престарелых. Там его состояние немного улучшилось, он начал вновь говорить, много читал, ездил на коляске, но ни с кем из окружающих никогда не разговаривал, так что многие считали, будто у него парализована речь.

Когда я получил адрес этого дома, я сразу же бросился туда на машине. Я представлял, как приглашу к нему лучших врачей, выпишу лучшие лекарства, как сделаю ему своими руками его любимый бутерброд с крутым яйцом и зеленым луком, присыпанный крупной солью.

Когда я приехал, мне сказали, что больной Петр Гордиенко скончался ночью, во сне, четыре месяца тому назад. Личных вещей у него не осталось.

В мае 1963 года я пересек границу другого мира, не похожего на тот, в котором жил раньше и в котором большинство людей живет всю жизнь. Я вошел в него четырнадцатилетним подростком и провел там с перерывами без малого пятнадцать лет. Мне могут сказать: у меня был выбор, я должен был, выйдя из этого мира, стараться больше никогда не попадать обратно. Я хочу рассказать свою историю, чтобы мои друзья, мои дети судили сами: был ли у меня выбор. А если был, то какой ценой. И всегда ли я мог заплатить эту цену. Нет, я никогда не считал себя героем. Я герой лишь моей книги, потому что таков закон литературы: главного персонажа мы называем героем повествования и смотрим на жизнь его глазами. На его жизнь.

Мир, о котором я буду рассказывать, — не дай бог никому из вас его узнать! — это мир постоянного голода, иногда поистине невыносимого. Но и это еще не самое страшное.

В этом мире почти не бывает умеренной температуры. Его обитатели страдают либо от жары и духоты, либо от ни с чем не сравнимого, нечеловеческого холода. Но и холод еще не самое страшное в том мире.

В этом мире царит хамство. Кажется, что люди не могут так разговаривать друг с другом. Не могут так относиться к себе подобным.

Человек сталкивается там с жестокостью и произволом, беспределом, как там говорят. С жестокостью тех, кто приставлен обеспечивать так называемый порядок. С жестокостью себе подобных, доведенных до отчаяния голодом, холодом, унижениями и бесправием. Ты умри сегодня, а я завтра! — по этому правилу там живет большинство.

В этом мире ты часто оказываешься на волосок от смерти.

В этом мире ты почти никогда не бываешь в одиночестве. Ты просыпаешься, умываешься, ходишь по нужде, ешь свой скудный паек, работаешь или снова засыпаешь всегда в окружении десятков или сотен, а то и тысяч людей, которые видят каждый твой шаг, каждый твой взгляд, следят за каждым словом. И ты постоянно видишь всех своих соседей, привыкаешь угадывать любое намерение каждого — от этого часто зависит твоя жизнь.

Проведя столько лет в этой среде, я привык понимать людей с первого взгляда, по нескольким словам, по походке, по малейшей интонации в разговоре, даже телефонном.

Да, я стал разбираться в людях, иногда хочется добавить: к сожалению. С другой стороны, я считаю, что понимание людей — огромная сила. И это главное, что я вынес оттуда.

Но уж если ты сумел завести себе в этом мире друзей, то такая дружба надежнее всякой другой.

В стране, где через лагеря и тюрьмы прошли десятки миллионов людей, об этом мире, конечно же, много писали. Стоит только вспомнить такие имена, как Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Анатолий Марченко, Владимир Буковский, Дмитрий Панин. Русский читатель много знает о нем по литературе, поэтому я буду рассказывать только о моем собственном опыте.

Улица и советский тюремный и лагерный опыт научили меня правильно вести себя в экстремальных ситуациях. Вышло так, что именно они стали моей школой, и в конечном счете я за них благодарен своей судьбе.

У Максима Горького были свои университеты. У меня свои.

Детская воспитательная колония находилась недалеко от Львова, возле поселка Городок Львовской области.

Колония размещалась в огромном каменном здании, должно быть, в бывшей конюшне, окруженной несколькими бараками поменьше. Разумеется, бараки были обнесены забором с колючей проволокой. Сразу за забором начиналось непроходимое болото.