Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника

О книгах трудно говорить. Их можно пересказывать. Их можно любить или ненавидеть. Их можно перечитывать. Есть такие книги, которые входят в твою жизнь, как человек, и с которыми ты живешь потом все отпущенные тебе десятилетия. Такой книгой стали для меня «Отверженные». Я читал ее дольше, чем другие книги. Иногда мне захотелось вернуться и прочесть какую-то главу снова — не потому, что мне что-нибудь было непонятно, а для того, чтобы вновь пережить этот кусок бок о бок с Жаном Вальжаном. Нужно ли говорить, что я начал ее пересказывать вечерами в палате, еще не дочитав до конца. Мы засыпали теперь все позже и позже.

— Еще полчаса! — просили меня. Я увлекался, и незаметно проходил час, а то и полтора или два.

Но наутро все вставали вовремя и не казались сонными, словно история Жана Вальжана давала нам новые силы, вливала в нас незнакомую нам раньше бодрость. Каторжанин, беглец, добившийся всего, чего только может пожелать человек, его несчастная любовь, его месть… Можно было, оказывается, жить и так. «Не боишься никого, кроме Бога одного!» — эти слова Пушкина из «Сказки о царе Салтане» мне представлялись обращенными прямо к Жану Вальжану.

В тот год мне исполнилось тринадцать. Обучение в интернате было смешанным, и на уроках мы сидели вместе с девочками, расходясь только на спортивные занятия. У них были свои виды спорта, у нас свои. Их было меньше, и до сих пор мы относимся к ним как к младшим сестрам, с которыми нужно обращаться осторожно, потому что они слабее, но не слишком слушать, что они говорят.

В правом ряду, на одну парту впереди меня, сидела Валя Новикова с подругой Ирой Вокуленко. Они иногда оборачивались назад и просили циркуль, или линейку, или запасную ручку.

Я стал замечать, что Ира, обернувшись, спрашивает у всех: «Мальчики, у кого есть угольник?» — но смотрит при этом почему-то только на меня, как будто я ей чем-то обязан. У меня всегда было с собой все, что нужно. Я протягивал ей угольник, ничего не испытывая при этом. И вдруг однажды я почувствовал, что мне хочется прикоснуться к волосам ее соседки Вали. Передавая угольник, я не удержался и погладил им Валю по голове. Я думал, она рассердится, повернется ко мне, скажет что-нибудь язвительное: я заметил, что девочки чаще всего стараются шутить над нами, высмеивать нас, вызывающе смеяться, подмечая у каждого его слабости. Этот стиль поведения мне никогда не нравился. Но, к моему удивлению, Валя даже не повернула головы.

Раньше я как-то мало обращал на нее внимания. И вдруг, непонятно почему, заметил все сразу: нежный затылок, мягкие волосы, низко заплетенные в короткие косы, вопросительный знак маленького, почти прозрачного, когда она поворачивалась к свету, уха, нежная ложбинка в начале шеи, в которой заблудился не попавший ни в одну косу завиток, такой невзрослый, но такой независимый. Я чувствовал: что-то произошло. Мой смешной жест, которого даже никто не увидел из посторонних, кроме Иры, будто связал нас тонкой нитью.

Я снова погладил ее волосы и только потом отдал угольник Ире Вокуленко. Мне показалось, что уши у Вали порозовели, и она слегка сжала плечи. Ира с раздражением вырвала угольник. Глаза у нее потемнели.

Я заметил, что последнее время Ира часто подходит ко мне на переменах. То ей нужно объяснить задачу, то посмотреть книгу, которую она в воскресенье забыла дома. После урока я старался сразу же бежать во двор, но она меня перехватывала.

— Леня! — кричала она мне вслед. — Можно я возьму у тебя в портфеле?

И каждый раз оказывалось, что в моем портфеле есть то, чего у нее почему-то нету — книга, учебник, карандаш. Конечно, я не мог ей позволить рыться в моих вещах, и приходилось возвращаться.

Ира мне активно не нравилась. В этом возрасте, когда все остальные еще только выходили из детства, у Иры уже были круглые тяжелые женские груди, которыми — хотелось сказать — она размахивала на бегу, как и распущенными коричневыми волосами. Свои коротковатые руки она обычно держала сложенными на животе, под самой грудью. Ирина фигура расширялась книзу, от узких плеч к широким увесистым бедрам. Словом, она напоминала мне молодую кенгуру из учебника географии. Ко всему прочему, она была лучшей среди девочек по прыжкам в длину — кенгуру да и только. Ужас! Естественно, что я старался ее избегать.

Валя была совсем на нее не похожа. Высокая, с длинными ногами, она никогда не смотрела в глаза, но уж если взглянет, то словно обласкает все лицо. От ее взгляда у меня в мозгу как будто вспыхивал огонь. Я не раз в то время думал, почему при сильном ударе в лицо во время наших тренировок перед глазами вспыхивают искры? Редкий взгляд серых Валиных глаз был для меня тогда как короткий удар сильного противника. Я стал все больше присматриваться к ней, ждал случая поговорить — но как? Где? Мы были на виду с утра до вечера. А ночью заперты в своих палатах, в разных концах здания. Можно было рассчитывать только на что-нибудь необычное.