Рэй Лорига - Токио нас больше не любит

– Я знала, что ты никогда не будешь носить кимоно.

Она говорит про кимоно, которое заказала для меня во Вьетнаме, в одной из швейных мастерских Хой-Ханга, возле реки, впадающей в Китайскую бухту.

Кимоно надето на мне. Я сижу в красном кресле перед телевизором в моем шелковом серебристо-голубом кимоно, но она знает, что ходить в нем я буду не часто, что, возможно, однажды сняв его, больше уже не надену.

– Откуда ты столько знаешь?

– Ты не человек кимоно. Никогда им не был и никогда им не будешь.

– Люди меняются.

– Нет, люди становятся хуже. Вот и все.

– Почему ты мне раньше этого не сказала?

– Чего «этого»?

– Почему ты не предупредила меня в Хой-Хан-ге, прежде чем эти шикарные портнихи сняли с меня мерку?

– Ты был в упоении. Ты прикасался к шелку, как прикасаются к сокровищу.

– Шелк мне все еще нравится. Это великолепный шелк.

– Казалось, от абсолютного счастья тебя отделяет всего одно кимоно.

– Но ты же знала, что это не так. Ты видела заранее, как я целых два месяца буду сидеть здесь, пытаясь привыкнуть к этому дурацкому кимоно. Ты уже видела поражение кимоно, как будто побывала в будущем и вернулась обратно.

– То, что кто-то может знать будущее, не значит, что он может его изменить.

По телевизору в прямой трансляции передают смертную казнь из тюрьмы в Аризоне.

Она ищет свой бумажник, находит, пересчитывает деньги, чмокает меня и предлагает встретиться через два часа в цокольном этаже «Бункамуры», что кажется мне великолепной идеей, поскольку в цокольном этаже «Бункамуры» есть по меньшей мере дюжина замечательных ресторанов.

Когда она выходит из комнаты, я не могу не почувствовать себя одетым в одежду другого мужчины. В общем, я еще довольно долго сижу внутри моего бесценного кимоно, абсолютно неподвижный.

Я просматриваю объявления на мониторе такси. Уже поздно. Мы проезжаем совсем рядом с этой смешной Токийской башней, скопированной с Эйфелевой. На тридцать метров выше и в тридцать раз глупее.

Я сижу в баре одного из бейсбольных центров, где японцы запираются в маленьких двориках, обнесенных изгородью, и лупят по мячам, которые с неистощимым терпением выпускает машинка. Десять маленьких зарешеченных двориков, каждый с разной скоростью вылета мяча. Большинство питчеров – это пьяные конторские служащие. Когда они мажут по мячам, галстуки закручиваются у них вокруг головы. У некоторых, несмотря ни на что, получаются неплохие удары, и тогда они вопят, как будто находятся посреди стадиона, каждый из них – одновременно и игрок, и публика. Почти все приходят одни.

Я не умею играть в бейсбол. Я такой битой не попал бы даже в Панаму, но что-то меня успокаивает в том, как эти люди попадают, и мажут, и отдуваются, и ждут нового мяча, а иногда выдают хороший удар, засаживают мяч в решетку. Мне нравится идея игры в одиночку, игры, которую никто не видит, в которой мячи, точные или смазанные, куда бы они ни летели, никогда не улетают далеко.

А есть еще лужайки для гольфа, такие же маленькие – металлические выгородки на террасах многих зданий. Японцы обожают устраивать невозможные игры.

Она сидит рядом со мной, глаза закрыты. Мы выпивали. Клерки снуют по бару со своими битами в руках и смотрят на ее ноги. На ней короткая юбка и сандалии на каблуке. Она сидит на красном табурете, соседнем с моим, положив голову на стойку. У нее очень красивые ноги. На какой-то момент мне хочется стать одним из этих японских конторщиков, покидающих свои клетки в поту, с засученными рукавами, и подходящих к барной стойке – только ради того, чтобы посмотреть на ее ноги.

– Знаешь, в чем твоя проблема?

Она сидит на полу, пьет чай и перебирает свои фотографии. Я стою посреди комнаты и пью пиво. Разумеется, я не знаю, в чем моя проблема.

– Твоя проблема в том, что ты не тот человек, на которого можно рассчитывать. Тебя нет на фотографиях.

– На каких фотографиях?

– Не важно на каких, потому что тебя нет ни на одной. На снимках только я. Словно бы это были только мои путешествия.

Я смотрю на разбросанные по полу снимки, и действительно, меня вроде бы нет ни на одном.

– Попробуй поискать. Я помню, в Ханое ты меня снимала. Где-то она должна быть. И в самолете тоже. Ты снимала меня в самолете. В этом я уверен.

– Ну вот,– говорит она,– у меня есть твоя фотография, ты спишь в самолете. Как будто я путешествую в одиночку.

– Но ты путешествуешь не в одиночку. Я здесь, хоть меня и нет на снимках.

– Ты здесь, но почему тебя нет на снимках? Ты когда-нибудь об этом задумывался?