Рэй Лорига - Токио нас больше не любит

– Где ты был целый день?

Я не знаю, где был целый день. Я даже не представляю, о каком целом дне идет речь.

– Я гулял.

– Целый день?

Сейчас около трех. Я это знаю, потому что в коридоре висят часы. Часы вмонтированы в фотографию водопада. Вода на изображении мерцает, и при известной доле идиотизма можно подумать, что она движется.

– Весь день? – снова спрашивает она.

Для нее в три часа день уже окончен. Если она так хочет. Также может случиться, что день начинается в десять часов вечера. Это уж как она пожелает. У нее в руках мера всех вещей.

– Я гулял по парку Ёёги-Коен.

– Тебе ведь не нравится этот парк.

– Теперь нравится. Мне нравится сидеть у реки. Там, где мы однажды лежали, пока не собрали на себя всех гусениц.

Она говорит, что помнит этих гусениц, и смеется. Она смеется, когда я вставляю ключ в щель. Смеется, когда мы заходим в комнату. И все еще смеется, когда я наконец закрываю дверь.

Она боится катастроф.

– Среди искореженных железяк, которые раньше были самолетом, слышен детский плач.

– Что?

– В газете пишут. Среди искореженных обломков самолета слышен детский плач. На телах мертвецов в беспорядке валяются фотоснимки. Люди везут из отпуска кучи фотографий. Фотографий на самом деле больше, чем кажется: есть еще снимки в камерах. Некоторые можно проявить, некоторые – нет. Некоторые из снимков сгорят в пожаре, вечном спутнике авиакатастроф.

– Не читай таких вещей.

– Почему нет? Дождь не падает на человека живущего по погоде.

– Что это еще за хрень?

– Вера катастрофы всегда оказывается сильнее чем вера жертв.

– Не все самолеты падают.

– Точнее будет сказать, что не все самолеты не падают. Мы так и будем на них летать, пока не подойдет наш черед?

У нее мания читать газету в ванне; газета, конечно, намокает, а часть, которая не намокает, влажнеет от пара, да еще – как будто и этого мало – газета мешает мне смотреть на ее тело.

– Знаешь, что меня пугает больше всего? Она, видимо, не знает, потому что молчит.

– Твой страх. И скрытое за ним возбуждение.

– Забавно: а вот меня больше всего пугает твое бесстрашие.

– У меня столько же страха, сколько у самого боязливого человека. Хотя, наверное, это другой страх.

– Не бывает другого страха. Страх всегда один и тот же.

– Не совсем.

– Не совсем?

– Не совсем. Твой страх начинается, когда самолеты падают, а мой – когда самолеты приземляются.

Теперь я сижу на кровати в номере отеля «Роппонги». Он не из тех «гостиниц любви» на холме – это тоскливый, маленький и пышный японский отель. Телевизор работает. Говорят о цепной реакции самоубийств всех этих виртуальных звезд. А она сейчас в душе. Я с кровати слышу плеск воды. Только что мы трахались. Я все еще голый. Размышляю о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы она не была в душе, если бы она не могла выйти из ванной в любой момент. Я представляю, как бреду по улицам Акасаки. Захожу в бары. Сижу под автомобильными и железнодорожными мостами.

Я представляю, как сижу на той же самой кровати, трачу часы ни на что. Смотрю телевизор, не шевеля ни пальцем,– просто ради любопытства узнать, что делает время с человеком, когда он ничего не делает со временем. Я представляю, как захожу в универмаг «Парко» и покупаю рубашку, которой она никогда раньше не видела и которой никогда не увидит. Я представляю себе цвет этой рубашки, волнуясь так же, как волнуется мальчишка, сидящий за своей партой с утра в понедельник и пробегающий неимоверную дистанцию, которая отделяет его от пятницы.

Она выключает воду, но я знаю, что она потратит еще много времени на свои кремы в маленьких тюбиках.

И тогда возникает воспоминание о моем детстве. Я рядом с оконным стеклом, в руке у меня камень. Глядя на целое стекло, я не могу представить его разбитым. Спустя секунду после того, как камень брошен, ситуация меняется на противоположную: глядя на разбитое стекло, я не могу вспомнить его целым. Думаю, это по той же причине, по которой человек, только что перешедший через мост, уже не уверен, что был на другом берегу.

Она наконец-то выходит из ванной и возвращается в комнату, словно бы никогда ее и не покидала.

Что за странная вера в прошлое. Ее воспоминания непогрешимы. Имена собак и их хозяев, номера школьных автобусов и цвет всех туфелек, которые она носила в детстве. В общем, беспокоит меня такая память. Я могу избавиться от всех призраков но ее призраки все равно меня не отпустят. Если из ее тела вытащат пулю, она всегда будет носить ее на шее. Так она сама мне сказала.