Гарри Гордон - Поздно. Темно. Далеко

— Все. Или вы замолчите, или я закрываю.

И на что уходит время — все перезакладывается много раз, так нет, золото заново проверяется кислотой, серебро скоблится. Ведь сама же скоблила четыре месяца назад, вон, след остался.

Незнакомые люди здороваются друг с другом, так примелькались, печальные попадаются и красивые арбатские старушки. Известная актриса вертит головой, и часто — бережет, наверное, лицо — отгоняет взгляды, чтоб не налипли.

В четыре часа — десятиминутный перерыв. Оно понятно — работа у них собачья. Так, посмотрим: четыре, одна ушла, подойдет — пять человек на пятьдесят минут. Есть шанс…

Без десяти пять счастливый Карл вышел на Арбат — очередная заноза вынута, послезавтра можно ехать в деревню. И Таня обрадуется — тоже не рассчитывала на такой скорый аванс. Ладно, в сентябре выкуплю все раз и навсегда.

Все-таки я барствую, — думал Карл, — свободен, два, а то и три объекта в год — сколько это выходит в месяц? Тяжелая, правда, работа — в сорок три года скакать по лесам с ведрами раствора, с ящиками смальты. Но вот, и недели не прошло, а уж забыл — и гирлянды лампочек на лесах, то слепят, то темно, и подгибающиеся ноги в девять вечера, а еще убирать весь этот мусор, и ехидный голосок жаворонка Вовки Шорина в семь часов утра:

— Карл Борисыч! Извольте кашку кушать.

Ему хорошо, он в десять, пол-одиннадцатого спит, как младенец, а ты только разгуливаешься. Хорошо хоть ребята свои, и Вовка, и Илюха, а то такие в комбинате волчары, не дай Бог.

С появлением Илюхи и вовсе все изменилось. Молодой, шустрый, поначалу слегка пижонивший, он начисто изменил весь характер этих поездок.

— Мужики, вы что, с ума сошли? Почему вы картинки не пишете?

Шорин, монументалист с двадцатилетним стажем, окончивший Строгановку, махнул рукой:

— Эх, Илюха, баловство это. Семью кормить надо!

— Ты прямо сейчас, вечером, собрался кормить семью?

— Вечером надо спать, — сказал Вовка и накрыл голову одеялом, выставив, однако, ухо.

— Ну а ты, Борисыч, сдурел?

— Я, в некотором роде, стихотворец, — изобразил надменность Карл.

— Что-то ты не больно творишь после работы. В общем так, старый, — я заказываю завтра подрамники в столярке, скажу — надо для мозаики.

— Скажи — кассеты для сухого набора, — прошелестел Шорин из-под одеяла.

Илюха писал бойко, широко, в стиле Суриковского института, требовал критики:

— Я же пацан, так что, деды, давайте!

— Ладно, — прищуривался Шорин, — только ты не обижайся…

Карл после многолетнего перерыва долго не решался.

— У меня и красок-то нет, — отговаривался он.

— Да вот же краски, вот! — горячился Илюха. — Купим еще.

И Карл сломался — стал вспоминать какие-то блики, какие-то перистые акации, серое море, белый пароход… Через неделю дрогнул Шорин:

— Ну, и какой холст вы мне выделили?

По этому поводу напились, хоть и будний был день. Карл строго следил за протоколом: первая — со свиданьицем, вторая — простокваша (просто квасить), третья — здоровье дам, четвертая — за святое искусство. Дальше — по вдохновению.

У Вовки и Илюхи было общее редкое качество — они в разговоре применяли первые попавшиеся слова. Илюхины слова были изысканнее, например, «альтернатива», Вовкины зато — жизненные. На полном серьезе провозглашал он:

— За здоровых дам! — и еще сердился, когда смеялись. Или на стенке, где поется, как в бане, напевал:

— Мы дети Гагарина…

Из этой поездки Карл привез четыре работы.

Надо бы красок купить, но как дойдет до дела — жаба душит. Завтра же куплю рублей на тридцать. И фабричного картона. Вернусь из Чупеева — стихи ночью, картинки — днем. Дилетантствовать так дилетантствовать. В конце концов, Леонардо — чем не дилетант!

Шестой час, побродить немного и позвонить Алеше, должен скоро прийти с работы.

Алеша жил на Арбате, в Серебряном переулке, не виделись уже больше месяца. Но если покупать краски, сколько тогда можно пропить? С аванса — рублей двадцать-тридцать… Отложить сейчас, про остальные — забыть. Хорошо бы домой добраться. Завтра надо раскидать — что куда. Кооператив и коммунальные услуги — за три месяца. Репченкам — червонец. Продуктов в Чупеево — на полтинник. Больше все равно на себе не утащишь. Ладно, потом.

Карл вспомнил, как лет пять назад, когда он еще служил в ПТБ автомобильного транспорта и получал, за вычетом алиментов, девяносто, и Кате был год, и Таня сидела с ней дома, субботним мартовским утром свет стал немил, казалось, бесповоротно, Таня предложила: