Ллойд Джонс - Мистер Пип

Лицо офицера приняло совсем другое, опасное выражение. Отличное от прежней суровости. Ее сменил холодный, оценивающий взгляд. В любом случае, перевес был на его стороне. А нас ждала расплата за отказ от сотрудничества.

Как только мы перестроились (теперь в одной шеренге с нами стояли мистер Уоттс и Грейс), офицер чиркнул спичкой. И поднял ее перед собой, чтобы всем было видно.

— Даю вам последнюю возможность. Ведите сюда этого Пипа, или я спалю ваше барахло.

Мы проглотили языки. Все потупились. Тут мистер Уоттс прочистил горло. Как и все ребята, я узнала это покашливание; мы подняли головы и увидели, что мистер Уоттс направляется к офицеру.

— Позвольте мне объяснить, сэр. Человека, которого вы ищете, в реальности не существует. Это вымышленный, придуманный персонаж. Действующее лицо романа…

Тут он обычно добавлял: «…величайшего из английских писателей девятнадцатого века. Его имя — Чарльз Диккенс». Но сейчас ему пришла в голову другая мысль, очень своевременная, которая отразилась у него на лице: Дэниел ведь мог выболтать, что учитель — никакой не Чарльз Диккенс. Мистер Уоттс надел на себя эту маску, чтобы защитить Дэниела. Если сейчас открыться, можно сделать только хуже. Впервые за все время мистер Уоттс забеспокоился. Как растолковать офицеру краснокожих, что к чему? Открыть истину означало бы сделать его посмешищем в глазах подчиненных. Все эти сомнения промелькнули на учительском лице. А краснокожий истолковал эту небольшую заминку как вероломство.

— С какой стати я должен тебе верить? Сперва ты меня убеждал, что это парень из книжки. А когда я потребовал книжку, оказалось, что книжки нет.

Мистер Уоттс мог бы высказаться по этому поводу, но стоило ему раскрыть рот, как офицер жестом заставил его молчать:

— Будешь говорить, когда тебе прикажут. Я больше не намерен выслушивать это вранье.

Он повернулся к нам:

— Вы прячете человека по прозвищу Пип. Это ваш последний шанс его выдать. В противном случае я буду считать, что вы укрываете мятежника. Ваш последний шанс. Ведите его сюда.

Будь у нас такая возможность, мы бы сдали ему Пипа, но мыслимо ли сдать то, чего не существует — по крайней мере, в понимании офицера краснокожих?

Он чиркнул второй спичкой и точно так же, как в прошлый раз, поднял ее перед собой. Теперь никто не прятал глаза. Мы смотрели, как пламя подбирается к его пальцам.

В куче домашнего скарба Дэниел вдруг заметил какую-то свою вещь. Он как ни в чем не бывало направился туда. Хотел вытащить целлулоидный шарик, всем своим видом показывая, что этот шарик угодил туда по чьему-то недосмотру. Но Дэниел не успел исправить эту оплошность: путь ему преградил солдат с винтовкой, который силой заставил его вернуться в строй.

Офицер отдал приказ. Двое солдат облили керосином тюфяки и одежду. Третья зажженная офицером спичка полетела на кипу вещей. Вспыхнувшее пламя побежало по пути керосиновой струйки. Огонь пока был поверхностным. Очень скоро повалил дым. В считаные секунды заполыхала вся кипа. Наше добро потрескивало и плевалось, как свиное сало. Прошло не более пяти минут, и наши пожитки превратились в горку пепла. Мы остались в чем были.

На лице офицера не отразилось ни злорадства, ни мстительности. Так выглядит самый обыкновенный человек, скрепя сердце выполняющий неблагодарную работу.

Он ссутулился. Будто провалился внутрь себя, в какой-то темный омут. Дело принимало серьезный оборот. Среди почтительной тишины, будто во время проповеди, он произнес:

— Вы просчитались. Хотели обвести меня вокруг пальца. Даю вам на раздумье ровно две недели. Не советую прятать этого Пипа.

Напоследок окинув нас взглядом, офицер зашагал в сторону пляжа. Солдаты устремились за ним, как свора собак за хозяином.

Мы столпились вокруг углей и пепла. Все молчали. Разве что одна из женщин тайком всхлипнула по какой-то вещице. Отец Гилберта палкой разворошил кострище и отыскал барабан для лески. Той же палкой он отбросил его в сторону. Пластмассовый корпус сильно оплавился. Такая же судьба постигла и прочие вещи, сохранившие хотя бы намек на первоначальную форму. Все они стали непригодными. А тюфяки попросту сгорели дотла.

Бездетные семьи слыхом не слыхивали про «Большие надежды». Им было неведомо, кто такой Пип и чем он провинился. Они решили, что военные обознались. Или что этот человек, на которого шла охота, жил дальше к северу. Я сама слышала такие разговоры и даже хвастливые измышления насчет его места жительства. Зато родители учеников мистера Уоттса понимали, кто виноват в их бедах. Именно к этим людям мистер Уоттс обращался с такой печальной горечью, какую я слышала у него в голосе только при чтении пятьдесят шестой главы романа, где описывается, как Мэгвич, повторно брошенный за решетку, лежит в тюремном лазарете — тяжко больной старик, ожидающий приговора. Тон мистера Уоттса однозначно указывал, кто заслуживает нашего сочувствия.