Альбер Коэн - Любовь властелина

Солнье благоговейно затворил дверь, сделал несколько шагов, улыбнулся Ариадне, милой барышне, ведь она сопровождала такого симпатичного и подающего надежды сотрудника. Внезапно, повернувшись, он обнаружил, что дверь осталась полуоткрыта. Он ринулся вперед и с материнской нежностью потянул на себя милую его сердцу створку. Грозно сдвинув брови, меча, как Юпитер, громы и молнии, он обратил свой гнев на Октава, тощего длинного парня, вялого и анемичного. Октав был его непосредственным подчиненным и мальчиком для битья.

— Ах ты гаденыш, — тихо прошипел он, и рот его искривился от ненависти, — что ж ты меня не предупредил? Я один должен все делать, за всем следить? А если патрон простудится, тебе наплевать, да?

И, снова очаровательно улыбнувшись Ариадне, он мощно наступил Октаву на мозоль. Тот не проронил ни звука, только отодвинул стул и продолжал неспешно мастерить бумажных журавликов, размером поменьше — по справедливости, — чем у его начальника. Ариадна встала и попросила Солнье передать ее мужу, что она подождет его внизу, в большом холле. Величественный, как жрец, швейцар поклонился с выражением бесконечного понимания, сел и вытер пот со лба — как-никак, устал. Он достал из кармана расческу и провел по стриженным под ежик волосам, подставив листок бумаги на случай, если посыплется перхоть или выпавшие волоски. Когда их количество показалось ему удовлетворительным, он полюбовался на листок и подул на него. Затем, охваченный безумной жаждой деятельности, он вставил карандаш в точильную машинку Брюнсвик усовершенствованной модели, крутить которую вменялось в обязанность Октаву. Время от времени начальник останавливал своего раба и проверял, насколько остер грифель. Наконец, довольный результатом, он поднял руку и с наполеоновским величием произнес «стоп», потом положил очинённый карандаш на стол.

— Триста пятьдесят, — объявил он, поскольку вел счет карандашам, очинённым за время его службы в Секретариате Лиги Наций.

Дверь в кабинет открылась, Адриан посмел отказаться выходить первым, но потом посмел подчиниться. Под взглядами швейцаров (их бумажные журавлики как по волшебству исчезли) два чиновника прогуливались по холлу, старший что-то говорил, младший слушал, подняв обожающее лицо к Солалю, который неожиданно взял его под руку. Целомудренный и робкий, потрясенный до глубины души близостью величия и лавиной обрушившейся на него доброты, сбитый с толку, Адриан Дэм неслышно шел рядом с начальником, шел и боялся сбиться с шага, не суметь подстроиться к поступи повелителя. Расчувствовавшийся, смущенный, улыбающийся, затаивший дыхание, потерявший голову от прикосновения царственных пальцев, слегка сжимающих его руку, слишком взволнованный, чтобы в должной мере оценить всю сладостность такого контакта, он шел скользящим, воспитанным шагом, всей раскрытой душой слушая собеседника, но ничего не понимая. Женственно-кокетливый, трепещущий и невесомый, робкий и одухотворенный, как испуганная нимфа или новобрачная, увлекаемая к алтарю, он шел под руку с начальником, и на губах его играла улыбка молоденькой соблазнительницы. Близок, как близок он был с начальником, теперь у них настоящие дружеские отношения! О, счастье пожатия его руки! Это был самый прекрасный момент в его жизни.

Когда Адриан остался один, к нему немедленно подступил Солнье, который сладчайшим голосом передал ему послание от Мадам. Все еще улыбаясь от нежности к высокому начальству, молодой чиновник, как во сне, спустился вниз. В холле, по — прежнему улыбаясь призраку былого счастья, он прошел мимо жены, не видя ее. Она тронула его за рукав, он обернулся.

— А, — сказал он.

Он взял ее за руку, сделав над собой усилие, чтобы не закричать от невероятной радости. Глядя с необычной любовью на двух припозднившихся дипломатов, которые о чем-то беседовали — ведь и он, и он делал сейчас это, да как! — он повел ее к лифту, забыл пропустить первой в двери, нажал кнопку, закрыл глаза.

— А, — опять сказал он.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Меня повысили в ранг «А», — объяснил он сдавленным голосом, — Нет, не здесь, не в лифте. В моем кабинете, с глазу на глаз.

— Ну вот, значит, — начал он, усевшись в кресло и затянувшись трубочкой, чтобы справиться с волнением. — Вот, значит, это просто какая — то сказка. Нет, надо, чтобы я тебе все рассказал с самого начала.

Он окутал себя облаком дыма. Так, не раскисать, держаться суровым победителем. Не смотреть на нее, а то восхищение, которое он прочтет в ее глазах, может вызвать взрыв рыданий — они и так подступают к горлу.