Альбер Коэн - Любовь властелина

В своей комнате она улеглась на кровать, положив рядом коробку с шоколадками, поднесла к губам шоколадку, открыла флакон с эфиром, вдохнула, улыбнулась входящей в нее ледяной струе, напоминающей о больнице. В Женеве, в самом начале их любви, чиновники Секретариата организовали благотворительное представление. Он попросил ее, чтобы она согласилась на роль в этой пьесе, сказал, что хотел бы сидеть среди публики, словно чужой, вовсе не знакомый с ней человек, что ему хотелось бы видеть ее на сцене, такую чужую и далекую, и знать, что после этого представления она всю ночь будет принадлежать ему, и знать, что никто в этом зале об этом даже не догадывается. В конце каждого акта, когда зрители аплодировали и она вместе со всеми другими выходила кланяться, она смотрела только на него, она склонялась перед ним. О, как остро мы ощущаем тайное счастье! Перед представлением она сказала ему, что в первом акте, спускаясь по ступенькам, она зацепит рукой ткань в районе бедра и приподнимет немного юбку чудесного голубого платья, такой был глубокий тот голубой цвет, и этим жестом покажет ему, далекому и чужому, что думает о нем, об их ночах.

Указательным пальцем она нажала на ноздрю, чтобы заткнуть ее и другой ноздрей вдохнуть побольше эфира, сильнее почувствовать его действие. Она взяла две шоколадки, положила в рот, с отвращением принялась жевать. Ее триумфальный поход в день приезда любимого. Она шла, голая под платьем-парусником, которое хлопало на ветру, шла радостно, напоенная любовью, и шум платья так возбуждал ее, и ветер овевал ее лицо, поднятое к небу, ее юное любящее лицо. Она вдохнула еще, улыбнулась сквозь слезы, поглядела на свое детское лицо, постаревшее лицо, слезы катились, черные от туши.

Внезапно она встала, тяжело, с трудом, прошла через душную комнату с флаконом эфира в руке, грузно топая ногами, специально изображая тяжелые движения старухи, иногда она вдруг смешно подпрыгивала или высовывала язык, внезапно бормотала, что это поход любви, поход ее любви, такой ужасный поход любви.

Поздно вечером она вошла, подошла к кровати, спросила, может ли она остаться. Он знаком предложил ей сесть рядом с ним, взял у нее флакон эфира, открыл, глубоко вдохнул. Не снимая пеньюара, она легла рядом с ним. Он погасил свет, спросил ее, хочет ли она еще эфира. В темноте, на ощупь, она взяла флакон, глубоко вдохнула, вдохнула еще, и внезапно из бального зала раздались призывные звуки гавайских гитар, полились их чистые рыдания, рвущие сердце, нежные, гармоничные рыдания, мелодия мучительного прощания. Это была музыка их первого вечера, та самая музыка, и она нагнула голову и посмотрела на него, не шевелясь, дрожа от любовного ужаса. Она слушала, прижав флакон с эфиром к себе, как ребенка.

Она снова вдохнула, закрыла глаза, улыбнулась. Теперь снизу слышался вальс, их первый вальс. Они танцевали, торжественные, величественные и поглощенные лишь собой, сосредоточенно впивающие друг друга, углубленные, отрешенные. Он увлекал ее за собой, и она не видела никого вокруг, блаженствуя от его прикосновения, и вслушивалась, как счастье стучит в ее сердце, иногда любуясь собой в огромных зеркалах по стенам — изящная, взволнованная, несказанно прекрасная, самая любимая женщина, любовь своего властелина.

Он взял у нее флакон с эфиром, поднес к ноздрям, вдохнул, улыбнулся. Какое он первое время испытывал счастье, когда готовился к встречам с ней, счастье бриться для нее, мыться для нее, и в машине, которая отвозила его к ней, он пел, воспевая свою победу, пел, оттого что любим, рассматривал этого любимого в зеркальце автомобиля, любовался своими прекрасными зубами и улыбался им, он был счастлив тем, что красив и что едет к ней, к ней, со всем нетерпением любви ожидающей его на пороге, под розовыми кустами, в белом платье с широкими рукавами, присобранными у запястий. О чем ты думаешь, спросила она. О твоем румынском платье, сказал он. Оно тебе нравилось, правда? — спросила она. Оно так тебе шло, сказал он, и в темноте она глубоко вздохнула, совсем как раньше, когда он говорил ей комплименты. У меня оно с собой, лежит в чемодане, сказала она и включила свет, чтобы посмотреть на него, и провела пальцем по линии бровей.

Она вновь взяла флакон с эфиром, вдохнула, улыбнулась. В первый вечер, танцуя с ним, она откидывала голову, чтобы лучше видеть его лицо, а он нашептывал ей чудесные слова, которые она не всегда могла разобрать, ведь она слишком внимательно всматривалась в него. Но когда он сказал, что они влюблены, она расслышала и залилась легким, едва слышным радостным смехом, а он прошептал, что умирает от желания целовать и благословлять ее длинные изогнутые ресницы. А теперь — что теперь?