Альбер Коэн - Любовь властелина

Их убогая жизнь. Недавно она сообщила ему после ужина, в очередной раз сказала, что испечет сегодня вкусный торт, спросила в очередной раз, какой ему хочется, шоколадный или кофейный. Потом, помолчав, добавила, что хотела бы купить собаку. Был бы славный спутник во время наших прогулок, правда? Он согласился, поскольку возникала новая тема для беседы и цель на завтрашний день. Она разлиновала листок, в одном столбике написала все возможные породы, в другом достоинства, в третьем недостатки. Потом эта тема больше ни разу не возникала. Возможно, она подумала, что собака может залаять во время одного из их священнодействий, как она это называла, или же что прогулки втроем могут быть испорчены кое-какими неприятными собачьими привычками.

Их убогая жизнь. Вчера вечером, в половине одиннадцатого, она героически скрывала сонливость. Но он знал ее признаки. Она едва заметно почесывала крылья носа. То таращила глаза, то украдкой прикрывала их и тут же внезапно испуганно распахивала. Раздувала ноздри, сжимала челюсти и выпячивала грудь, подавляя зевок. Ей хотелось спать, бедняжке, но, пока он говорил, она должна была мужественно терпеть и сидеть на месте, искренне стараясь слушать его с интересом, ведь она была уверена, что любит его, и упорствовала в этой уверенности, и к тому же, она была хорошо воспитана. И так она слушала его, улыбаясь, но в глубине глаз таилось беспокойство, почти мания, боязнь лечь слишком поздно, если он будет долго говорить, патологический страх перед бессонницей, приходящей всегда, если она ложится после одиннадцати, — это крайний срок, скрытый страх, о котором она не рассказывала, но он тайком узнал о нем из ее дневника. Ох, эта вежливая, любезная улыбка, неподвижная, словно приклеенная, с которой она слушала его, улыбка, раз и навсегда застывшая на ее губах, нежно окаймляющая внимательные зубы, улыбка манекена, жуткая мертвая улыбка, которую предлагала ему ее любовь. И тогда, чтобы не видеть больше это улыбающееся воплощение паники, он встал, как вставал каждый вечер, и сказал, что пора расходиться. Ну, еще пять минут, предложила она, преисполнившись великодушия, поскольку теперь была уверена, что скоро окажется в кровати. Пять минут вежливости, только пять минут, ни минутой больше! О, их ночи в Женеве. В два часа ночи, когда он хотел уйти и дать ей поспать, в какое отчаянье она впадала! Нет, останься, останься еще со мной, пылко молила она своим серебристым голоском, который теперь исчез куда-то, еще не поздно, говорила она и цеплялась за него.

Что сделать, чтобы вновь вдохнуть в нее жизнь? Повторить тот трюк, что и несколько месяцев назад, с Элизабет Уонстед, которая, якобы, приехала в Канны и призывает его встретиться, угрожая самоубийством, и поехать, как в тот раз, в Канны, якобы чтоб провести с ней несколько дней чинно и благородно, дабы избежать драмы. На самом деле он в полном одиночестве прозябал в Каннах, один-одинешенек в номере «Карлтона», читал детективы и заказывал в номер шикарные обеды — единственное утешение. Еда и чтение — единственные кормилицы одиночества. Но в последний вечер в «Карлтоне» ему внезапно захотелось счастья, завоевания, победы. И вот — медсестра-датчанка. Убогое счастье, жалкая победа. На следующий день, когда он вернулся в «Майскую красавицу», ее жизнь вновь наполнилась смыслом. Слезы, маленький трагический платочек, расспросы простуженным голосом, пронизывающие взгляды, иногда загорающиеся безумной уверенностью. Ты лжешь, я не сомневаюсь, что у вас что-то было с той женщиной! Скажи мне правду, пусть лучше я все узнаю, прошу тебя, ты должен все мне рассказать. И так далее. И когда он торжественно поклялся, что между ним и Уонстед ничего не было, что он увиделся с ней только из жалости, потому что она умоляла его, последовали страстные поцелуи и новая серия рыданий. И новые расспросы. А что тогда они делали целый день? О чем говорили? Сообщались ли между собой их комнаты? Как она была одета? Ходила ли она по утрам в пеньюаре? И поскольку он сказал, что да, она начала рыдать во весь голос, прижавшись к нему, и затем последовали поцелуи самого высокого качества, и, в результате, она поняла, что он не лжет, что он был верен ей. И, короче говоря, все прочее, торжествующая бедняжка вновь почувствовала, что он безраздельно принадлежит ей, и сжала его сильными ногами, и потом, соответственно, начались якобы пленительные поглаживания плеча своего мужчины. Она восторженно глядела на него такими же, как в Женеве, влюбленными глазами, ценила его, он был ей интересен. Излечившись и вновь зарядившись уверенностью, она даже позволила себе удовольствие пожалеть поверженную соперницу. Бедная обманутая малышка. Но он обманул ее только ради нее самой, в ее интересах, чтобы вернуть ей счастье любви.