Альбер Коэн - Любовь властелина

Их убогая жизнь. Как стыдно ему внезапно стало в Каннах, когда он увидел со стороны их обоих, за столом, на терассе в казино, поглощающих в молчании по огромной порции шоколадного мороженого со взбитыми сливками. Это он предложил заказать шоколад по-льежски. Вот так, они пытались подсластить свою жизнь лакомствами. Она тоже, сама того не сознавая, искала средств от этой сонной болезни любви. Смешные маленькие эротические шалости, большое зеркало у кровати, совместное купание, объятия в сосновом лесу — что только не пыталась придумать эта несчастная. Любимый, сегодня так жарко, что я ничего не надела под платье. От стыда и жалости у него сводило челюсти. Или же еще, читая ему вслух Пруста, она специально высоко скрещивала ноги, и он говорил себе, что пустой разговор с полудюжиной кретинов из Лиги Наций вернее дал бы ему жизненно необходимые витамины. Бессмысленные речи, но такие объединяющие, с братскими улыбками друг другу, дурацкими улыбками брата-кретина, такого необходимого ему брата. Зачем им Пруст, зачем им знать, что когда-то делали и думали человеческие существа, если все равно они больше не живут с ними одной жизнью? Бедняжка читала и скрещивала ноги все выше. У него вызывали боль прустовские описания общественного благополучия, и он страдал, изгнанник, от всевозможных низких и подлых способов преуспеть и сделать карьеру. Болтовня этого гомосексуального сноба мне наскучила, сказал он тогда и, чтоб вернуть ее в благопристойное состояние, предложил сыграть в шахматы. Она встала, чтобы принести игру, и подол платья опустился на место. Спасен, больше никаких ляжек.

Их убогая жизнь. Иногда он нарочито злился, совсем не чувствуя желания был злым, но надеясь как-то расшевелить их любовь, превратить ее в интересную пьесу, с кульминациями и неожиданными поворотами сюжета, с бурными примирениями. Иногда он выдумывал поводы для ревности, чтобы и ему, и ей не было скучно, чтобы создать иллюзию жизни, с ссорами, взаимными упреками и непременно следующими за ними соитиями. Короче говоря, он заставлял ее страдать, чтобы покончить с ее мигренями, ее долгим утренним сном до полудня, ее зевками, которые она вежливо пыталась подавить, и всеми другими знаками ее подсознания, бунтующего против разочарований и тоски любви, наскучившей и неинтересной, любви, в которой все уже достигнуто. Одно лишь подсознание, умом она ничего этого не осознавала. Но она болела от этого, нежная и требовательная раба любви.

Их убогая жизнь. В начале июня, через некоторое время после симуляции печеночного приступа, ему выдались две почти счастливые недели — она затеяла какие-то дополнительные работы по украшению их бесполезной гостиной. Они встречались по утрам, без предварительных звонков и в нормальной одежде. После завтрака они следили за процессом, беседовали с рабочими, устраивали им перекусы, которые радостно подавала Мариэтта — она на это время буквально расцвела. Присутствие трех рабочих в доме все изменило. На эти две недели у них появились и общество, и цель в жизни.

Их убогая жизнь. В конце второй недели, когда рабочие закончили, они вдвоем любовались похорошевшим домом, наслаждались новым камином, который она не могла не обновить и разожгла в нем огонь, несмотря на жару. Любимый, как хорошо, правда? После чего они опробовали новые английские роскошные кресла, коричневые и мягкие, как два огромных шоколадных мусса. Как хорошо, правда, сказала она снова, сидя в кресле, и бросила вокруг довольный взгляд, и глубоко вздохнула с чувством собственницы. Они немного помолчали, а затем она начала читать вуслух мемуары важной английской дамы, прерываясь иногда, чтобы выразить свое возмущение этой бандой снобов. После ужина раздался звонок в дверь. Она вздрогнула, сказала спокойно, что это, очевидно, те люди, что недавно поселились в соседней вилле, пришли к ним с визитом вежливости. Поправив прядку волос и заранее изобразив вежливую улыбку, она пошла открывать. Вернувшись в салон, она небрежно бросила, что кто-то ошибся адресом, опять уселась на один из шоколадных муссов и объявила, что они гораздо удобнее, чем прежние кресла. Он согласился, она открыла «Ревю де Пари» и начала читать ему статью про византийское искусство.

Их убогая жизнь. По утрам несчастная тайно делала гимнастику, растянувшись на ковре в купальнике и даже не подозревая, что он в замочную скважину наблюдает, как она поднимает ноги, серьезно делает «ножницы», медленно опускает ноги на ковер, старательно вдыхает и выдыхает, и начинает все снова, и с помощью этой тайной гимнастики борется с застоем, который она приписывает недостатку физической активности, поскольку слишком честна, чтобы видеть правду, а правда в том, что они надоели друг другу, что любовь их утекла, как вода между пальцами, и она от этого больна. Закончив гимнастику и встав с ковра, она иногда надевала на голову колпачок швейцарского пастуха, вышитый эдельвейсами, и выпевала йодли, разбираясь в шкафу, тихо-тихо выпевала йодли, песни горцев, песни ее страны, другой ее несчастный маленький секрет.