Альбер Коэн - Любовь властелина

— Уродливый мужчина, — сказала она, устав воевать, желая со всем этим покончить.

Невыносимо слышать слово «мужчина» в ее устах! Какая дерзость! Ох, какой мерзкий запах от этого слова, поросшего густыми волосами — и его произносят такие прекрасные губы! Что, урод? Ну конечно, она чувствует, что красивый мужчина представляет собой опасность для нее, столь привлекательную, манящую опасность! Он вообразил себе ее, трепещущую под телом прекрасного бандита в зеленых чулках и туфлях с загнутыми носами! Этот юный разбойник ужасно воняет! Но он вовсе ей не противен! Они все так снисходительны к мужской грубости и всем ее проявлениям! Он опустил глаза, чтобы не видеть ее — маркитантку в шайке разбойников. И огромный нос молодого разбойника — его вид был для Солаля невыносим, этот нос был таким очевидным, таким многообещающим! Снисходительность женщин к мужественности, хуже того, их обожание этой мужественности, всего, что на нее указывало, что было ее звериным подтверждением, ужасно возмущала его. Он не мог в это поверить и, тем не менее, должен был смириться перед фактом. Эти тонкие, нежные существа любят подобную грубость! А зачем тогда в гостях или на улице они изображают скромниц, зачем так робки в движениях и словах? Подобное лицемерие сводило его с ума. Хватит!

— Ладно, на этот раз достаточно. Я теперь буду милым. Вот видишь, я даже целую тебе руку. Поцелуй меня. В шею, слева. Теперь справа. Спасибо. Пойдем выйдем на улицу, дождь кончился. Да, я пойду в халате. Уже поздно, там никого нет внизу.

Она покорно шла рядом с ним вдоль коридора, ощущая себя опустошенной и жалкой, манекеном в вечернем платье. В лифте она грустно улыбнулась добряку-негру, и Солаль в молчании принял этот полуадюльтер. Потом, когда она опустила глаза, он предпочел подумать, что она боролась с желанием, которое он у нее невольно вызывал. Да, все женщины в душе любят негров. Негр — это их тайный идеал. Только социальные предрассудки и издержки воспитания мешают им устроить черно-белое сплетенье тел. Ничего не поделаешь, это так и есть. Старенький лифт остановился. В холле люди мирно беседовали, раскладывали пасьянсы, не жили одной лишь любовью.

— Тебе очень идет это платье, — улыбнулся он, стараясь быть добрым с ней, и уселся по-турецки на диване. — А теперь я слушаю тебя, дорогая. Роман Конрада. Перечитай, пожалуйста, начало.

Она взяла книгу, прокашлялась, начала читать. К несчастью для нее, роман начинался плохо, потому что один из героев был энергичный капитан дальнего плавания. Стараясь читать с правильными интонациями, она придала ему мужественность. И Солаль страдал. Ха-ха, какой серьезный голос, какие теплые интонации! В очередной раз она признавалась, как она любит их, как они ей нужны!

— Хватит! — сказал он отвратительным фальцетом. — Хватит, я требую соблюдения минимальных приличий! Да нет, не волнуйся, ты можешь меня еще любить, — добавил он нормальным голосом. — Я еще способен убить и зачать человека. Все работает, будь спокойна, я еще стою трех капитанов! Ладно, вернемся к кораблекрушению. Итак, необитаемый остров. И единственный уцелевший вместе с тобой, это давешний официант, или какой-нибудь пастор, или даже унылый раввин, и никогда, никогда больше ты и твой компаньон не сможете покинуть остров. И что тогда?

— Любимый, умоляю тебя, я так устала.

— А по сути дела, к чему спрашивать? Никогда ты не ответишь мне честно, никогда не порадуешь меня честностью и не примешь правду, которая колет глаза! Я и так знаю, что произойдет. Сначала, очевидно, ничего не случится. Ты останешься мне верна, так как будет теплиться надежда, что вас подберет какой-нибудь корабль. Значит, ночью сигнальные огни и днем какое-то подобие флага из майки официанта, который, соответственно, очень мило загорит. Так что, первое время ничего такого. Тем более, он просто официант, с ним невозможно даже поговорить о Прусте, вот кошмар! Но несколько недель спустя, когда надежда на спасительный корабль рухнет и ты поймешь, что навсегда обречена оставаться с ним на необитаемом острове, жить вместе с ним, вдали от людей, их правил и норм, тогда ты начнешь вплетать таитянские цветы в его волосы! — Охваченный порывом стремления к истине, он ходил взад-вперед, не замечая, что она дрожит всем телом. — И ты будешь готовить ему всякие вкусные блюда из рыбы, которую он поймает, и множество ароматических трав будешь собирать по всему острову в саронге. Это еще невинная жизнь, но уже жизнь мужчины и женщины! Я много знаю, и я прав! Меня считают безумцем, но я не безумен! И наконец, наконец, наконец, когда ароматная ночь спустится на пальмовую хижину, произойдет то, что должно было произойти, и начнется — вперед, назад. Или еще, — продолжал он нежным голосом, с чувством, — или еще, в конце прекрасного дня вы будете сидеть рядом, босоногие, рука в руке, на берегу лазурного и изумрудного моря, и будете любоваться закатом, всеми его поэтическими красками, столь располагающими к близости, и вот эта женщина, которая живет только ради меня и верит в это, положит свою юную головку на золотистое загорелое плечо официанта или раввина, ставшего отныне ее властелином, точно как я сейчас, ставшего ее мужем в теплой ночи, пахнущей тропическими цветами. «Tvaia gena», скажет она ему! — воскликнул он и подошел к окну.