Альбер Коэн - Любовь властелина

Ответа не последовало — Ариадна уже повесила трубку. Он протер очки. Чудачка она какая-то, его Риасечка, но до чего же прелестна, а? Да, поцеловать руку, когда она войдет, — самое оно: и нежно, и шикарно. Затем предложить ей сесть — несколько церемонным жестом а-ля Париж, набережная Орсэ. Плохо, конечно, что ему придется показать на простой стул, а не на кожаное кресло. О-ля-ля, кто ж мог знать! Что ж, «исправить эти недостатки»! Спокойствие, только спокойствие.

— А что? Понимаешь, старик, что ж я тут мог сделать, я из кожи вон лез, чтобы встретить эту задницу Солаля, будь он неладен. Но что я мог поделать, если вдруг, откуда ни возьмись, появился боров Хаксли и так странно на меня посмотрел… Наверное, гадал в этот момент, что же я здесь с этой толстой папкой делаю. Вот мне и пришлось уйти, оставить поле боя. Не беда, завтра я опять попробую. Все, отстань, и, кстати, надо же проверить, как ведет себя моя милашка Брансуик. Иди сюда, дорогая.

Не без трепета он вставил первый карандаш в отверстие, осторожно повернул ручку, оценил мягкость хода и вынул подопытного. Превосходно, грифель очень острый. Маленькая труженица Брансуик, вместе нас ждут великие дела.

— Я тебя обожаю, — сказал он. — Следующий, господа, — объявил он, выбрав еще один карандаш.

Спустя несколько минут зазвонил телефон. Он вынул из точилки седьмой карандаш и снял трубку. Звонил швейцар с центрального входа и спрашивал, может ли подняться мадам Адриан Дэм. Он ответил, что сейчас на заседании и позвонит, как только освободится.

Повесив трубку, он на мгновение высунул кончик языка. Неплохо придумано — сказать, что он на заседании. Пусть немного подождет.

— На за-се-дании, — произнес он тоном, не терпящим возражений, вставил в точилку новый карандаш, повернул три раза, вынул, оценил результат, нашел его превосходным, уколол щеку, чтобы еще раз удостовериться, насколько остер грифель. Просто чудо! Завтра продолжим. Ну, а теперь — подготовительные работы. Он удобно поставил стул, на который она сядет. Увы, убогий и неудобный, этот стул, утлый и дистрофичный, этот стул, он принижает хозяина до уровня мелкого чиновника! А Кастро скоро сможет заполучить кожаное кресло для посетителей! Все, сейчас наведем красоту и прежде всего уберем всякие случайные предметы.

Он прислонил карманное зеркальце к Ежегодному политическому справочнику, почистил отвороты пиджака, расчесал бородку, пригладил брови, поправил галстук, проверил ногти, объявил их безупречно чистыми, осмотрел круглые щеки и обнаружил угорь.

— Сейчас тебя выдавим, негодник.

Он извлек негодника и, с удовлетворением некоторое время им полюбовавшись, раздавил о бювар. Проведя тряпкой по ботинкам, он вынес пепельницу в корзинку для мусора, сдул пыль с поверхности стола, открыл три досье, чтобы создать видимость работы, отодвинул кресло. Да, чуть подальше от письменного стола, чтобы можно было сидеть нога на ногу. Потом он засунул носовой платок в левый рукав, как это делал Хаксли. Такая небрежная элегантность, попахивающая Оксфордом, даже чуть-чуть напоминает педика, но шикарного педика. Ну вот, все готово, можно ее звать, заседание окончено. Ах, нет-нет, не надо звонить швейцару, он сам за ней спустится, это как-то более галантно, более в стиле «английский дипломат». И заодно он покажет ей дворец. Ведь она не была здесь ни разу. Она будет ошеломлена.

— Принято единогласно, надо ее ошеломить, — сказал он, встал, застегнул пиджак и вдохнул побольше воздуха, чтобы ощутить себя настоящим мужчиной.

Кабинет заместителя Генерального секретаря, француза, — прошептал Адриан Дэм, робко косясь в сторону высокой двери. — Солаль, ты его видела, — добавил он, еще понизил голос, как будто это имя таило в себе опасность и произносить его было запрещено. — Там вроде бы очень шикарный интерьер, даже старинные гобелены — дар правительства Франции.

Он тут же раскаялся в своем «вроде бы», которое подчеркивало его невысокую должность и доказывало, что он в жизни не переступал порог этого святилища. Чтобы сгладить впечатление, он воинственно откашлялся и пошел быстрым, решительным шагом.

Они шли вдоль коридоров и лестниц, и он демонстрировал жене все красоты любимого дворца. Важный, как будто был совладельцем всей этой роскоши, обожающий свою почетную синекуру, старательно подчеркивающий ее волнующую официальность, он гордо показывал дары различных стран: персидские ковры, норвежское дерево, французские гобелены, итальянский мрамор, испанские живописные полотна и прочие приношения, — и всякий раз пояснял, какую исключительную ценность имеют эти вещи.