Джон Грин - В поисках Аляски

И МЫ СДАЛИСЬ. Даже мне уже надоело бегать за призраком, который явно не хотел, чтобы мы его поймали. Да, мы, возможно, оказались слабы, но некоторые загадки явно не желают разрешаться. Я так и не смог понять ее настолько, насколько мне хотелось, но, возможно, эта цель была вообще недостижима. Она не дала мне такой возможности. И этот случай — или это самоубийство — никогда не будет раскрыт, я навсегда останусь жить с вопросом: Отпустил ли я тебя, Аляска, к судьбе, которой ты не желала, или же помог тебе в твоем стремлении уничтожить себя? Это разные преступления, и я не знал, сердиться ли на нее за то, что она сделала меня соучастником самоубийства, или на себя — за то, что позволил случиться тому, что случилось.

Но мы узнали все, что узнать было можно, и, заставив нас искать ответы на наши вопросы, Аляска помогла нам сблизиться — Полковнику, Такуми и мне. Да. Аляска не раскрыла мне собственные секреты, но все же она оставила мне так много, что я снова смог поверить в Великое «Возможно».

— Мы можем еще кое-что сделать, — сказал Полковник, когда мы играли в приставку со звуком — вдвоем, как и в первые дни расследования.

— Ничего мы больше не можем.

— Я хочу проехаться туда, — сказал он. — По ее следам.

В отличие от Аляски, мы не могли позволить себе уехать из кампуса ночью, поэтому мы сдвинули все примерно на 12 часов, то есть на 15:00. Полковник сел за руль джипа Такуми. Его с Ларой мы тоже позвали, но они к тому моменту уже окончательно устали гоняться за призраками, к тому же надвигались экзамены.

День был жаркий, солнце настолько раскалило асфальт, что простирающаяся впереди лента трассы вибрировала от перегрева. Проехав полтора километра по шоссе 119, мы свернули на I-95 и двинули на север, в сторону места происшествия, а заодно и Вайн-Стейшн.

Ехали мы быстро и молча, глядя строго вперед. Я пытался понять, о чем Аляска могла думать в ту ночь: меня снова обуяло желание разорвать время и пространство и внедриться в ее голову — хотя бы на миг. Мимо нас в сторону школы пролетела машина «скорой помощи»: сирена выла, мигалка горела, — и я на миг занервничал: это же мог быть кто-то из моих знакомых. Я даже надеялся именно на это, чтобы печаль, которая все еще не оставила меня, могла обрести новую форму и глубину.

— Иногда мне это даже нравилось, — сказал я, нарушив наше молчание. — Мысль о том, что она умерла.

— В смысле, ты этому радовался?

— Нет. Не знаю, как сказать. Просто… очень чистое чувство.

— Да, — согласился Полковник, лишившись своего привычного красноречия. — Да. Понимаю. Мне тоже. Это естественно. В смысле, все как-то иначе.

Меня всегда крайне удивляло, когда я понимал, что не один я на этом свете испытываю такие странные и ужасные чувства, думаю в таком ключе.

Когда мы проехали восемь километров, Полковник перестроился в левую полосу и начал ускоряться. Я заскрежетал зубами, и вдруг перед нами на солнце заблестело битое стекло, как будто дорога была усыпана драгоценными камнями, и я подумал, что это то самое место. Полковник еще сильнее надавил на газ.

И я подумал: Наверное, выйти здесь было бы неплохо.

И я подумал: Быстро и по прямой. Может, она в самую последнюю секунду и приняла это решение.

ВЖЖЖ — мы пролетели сквозь момент ее смерти. Мы проехали там, где не смогла проехать Аляска, перед нами лежало продолжение дороги, которого она уже не увидела, — и мы остались живы. Мы живы! Мы дышим, мы плачем, мы замедляем ход и возвращаемся на нужную полосу.

На следующей же развязке мы развернулись, не спеша вышли из машины и поменялись местами. Мы обошли ее спереди и, встретившись, обнялись, я держал Полковника за плечи, сжав руки в кулаки, а он обхватил меня своими короткими ручками и крепко сжал. Я чувствовал, как он дышит, мы оба радовались и радовались тому, что живем. Понимание накатывало волнами, мы обнимались и плакали, и я думал: Господи, мы наверняка со стороны выглядим такими жалкими уродцами, но это ерунда, когда ты — столько времени спустя — вдруг понимаешь, что твоя жизнь продолжается.

СДАВШИСЬ, МЫ С ПОЛКОВНИКОМ с головой бросились в омут учебы, поскольку понимали, что нам обоим надо как можно лучше сдать экзамены, чтобы получить намеченный средний балл (мне достаточно было 3,0, а Полковник не хотел опускаться ниже 3,98). И наша комната превратилась в обучающий центр, где мы занимались вчетвером, с Такуми и Ларой, засиживаясь до самой ночи, обсуждая «Шум и ярость», мейоз и Арденнскую операцию. Полковник преподал нам всю программу по математике за этот семестр, хотя для него она была настолько простой, что он объяснить толком не мог: Ну конечно, все тут сходится. Поверьте мне. Господи, да ничего тут нет сложного. И я скучал по урокам Аляски.