Мария Спивак - Твари, подобные Богу

— И какой же он, этот народ? — спросила Тата.

— Особенный. Как ты говоришь, простой и правильный. Веселый. Вообще, Рио — не город, а целая философия жизнелюбия. Все постоянно улыбаются. Все патологически вежливы. Только и слышно «обригада, обригада» — «спасибо» — по делу, без дела, тысячу раз в минуту. Они… в массе своей наивные, необразованные и, пожалуй, поверхностные, зато такие… воинствующие оптимисты. У всех все отлично, каждый верит в светлое будущее. Поиски философского камня на кухне, как у нас, там совершенно не реальны. Может, я и не права — что разглядишь за две недели, — но такое создалось впечатление.

— Замечательно: толпа жизнерадостных идиотов, которые непрерывно лыбятся во все стороны. Восторг! — бросила Александра.

— Ну, если ты предпочитаешь морды кирпичом…. — чуть обиженно начала Умка, но Тата остановила ее:

— Никто ничего не предпочитает, рассказывай лучше дальше. Хотя… ты не думаешь, что это просто восторги туристки? Ведь чем хуже понимаешь, что происходит вокруг, тем все кажется радужнее.

— А жизнь всюду не сахар, подводные камни обязательно найдутся. Вот, например, нам с Хукой — точнее, ему, он же у нас знатный исповедник, ему со второй минуты знакомства начинают поверять сокровенное, — местные, с которыми мы общались, дружно жаловались на коррупцию: нигде, мол, такого нет, ужас и кошмар, жить невозможно. Но ведь это везде так. Где человек, там его семья, близкие — и давление с их стороны: денег давай, помоги дяде, тете, брату. Вот вам и коррупция. «Ну как не порадеть родному человечку». У нас то же самое… Нет, все равно, Бразилия — это свет, радость и оптимизм. И в Бога там верится легко. Даже кажется, что Он там добрее… — Умка с комически виноватым видом вжала голову в плечи, глянула на потолок и перекрестилась: — Прости меня, Господи. Кстати, на конференции мы познакомились с неким отцом Винченцо из Италии. Так вот, однажды, когда он у себя в приходе предстоял мессу….

Умка рассказывала с увлечением и явно что-то забавное, но Тата вдруг отключилась, улетела куда-то мыслями. «Как все изменилось», — думала она, глядя на подругу детства. — «Еще недавно я считалась устроенной и суперблагополучной, а Умка была неприкаянная душа. И вот, не успели оглянуться — разворот на сто восемьдесят. Умка замужем за Хуаном Карлосом, счастлива, увлечена его делами, а я…»

Втайне от самой себя она горько переживала разрыв с Майком, а еще больше то, что он ей не звонил, не пытался вернуть. Будто вычеркнул из жизни. Значит, хотел с ней расстаться и только искал повода? Она просыпалась по ночам от обиды.

Но была и вторая причина не спать — страх. Тата никому не рассказывала о своей сделке с дьяволом, но не забывала о ней. Не могла. Хоть и считала — бóльшую часть времени — плодом расстроенного воображения. Уход мужа — колоссальный стресс, любая чушь покажется знаком свыше. Что, в конце концов, сверхъестественного в зимней грозе, пусть и разразившейся в тот миг, когда ты воскликнула про себя: «Пусть мне сам дьявол поможет»? Бывают совпадения похлеще. Да, потом месяца два-три события развивались по ее желанию — опять же, ну и что, итог все равно отрицательный…

Увы, доводы рассудка не действовали, кровавая подпись под договором отказывалась исчезать. Тата недолго чувствовала себя свободной от князя тьмы — кому еще под силу превратить ее жизнь в такой сумбур?

Временами охватывала жуть. Хотелось пойти в церковь и покреститься, но Тата считала, что это возможно лишь в одном случае — если искренне уверовал, иначе нехорошо. Тата отводила глаза от храмов, избегала туда заходить. Раньше в трудные минуты она, неверующая, мысленно обращалась к Богу, а теперь не смела, и ее нравственное одиночество было невыносимо. Она почти физически ощущала на себе злое клеймо, позволявшее бесам водить вокруг нее хоровод…

Тату передернуло: она вспомнила Гешу, мужа подруги, у которой гостила в Сан-Франциско. После эмиграции Геша за оборотистость и деловую хватку получил прозвище Гешефт, намертво к нему приклеевшееся. «Дьяволица!» — шепнул он в тот вечер с интонацией героя-любовника провинциального театра и скользнул по ее губам горячим взглядом. Они сидели на заднем дворе; это было прощальное застолье. Света ушла за чем-то в дом. Впрочем, Гешефт и при Свете истязал Тату комплиментами, якобы шутливыми, ничего не значащими, но оттого особенно дерзкими, и добился-таки своего: Света начала ревновать.

Поначалу Гешефт не видел Тату в упор, но однажды она купила его с потрохами с помощью одного-единственного слова — матерного.