Мария Спивак - Твари, подобные Богу

Ведь в той, полузабытой, реальности он был для нее тем, кто никогда не обидит и не предаст, не бросит и всегда защитит. Кто любит ее всякую, с кем ей не нужна карьера, кому она может быть просто женой. Такого доверия не вернуть, нечего и надеяться.

Иван вдруг отчетливо вспомнил, как подошел со спины к Тате, любовно выписывавшей акварелью каких-то медвежат для очередной детской книжки, умилился, поцеловал в макушку и сказал:

— Тусенька, ты у меня такая талантливая! Жалко, что про это мало кто знает.

А она обернулась через плечо, посмотрела серьезно и ответила:

— Мне столько дано в любви, должна же я чем-то расплатиться.

И тотчас скроила хитрую мордочку: шучу-шучу. Сбила патетику.

Иван с коротким стоном вскочил и, словно пытаясь убежать от себя самого, зашагал по кухне. Он неожиданно понял: вот чего никогда не простит Тата! Что из-за него она чуть не погубила свой талант, а жертва была бы абсолютно бессмысленна: он того не стоил. Он мошенничал, представлялся, носил личину; ее любовь предназначалась не ему. Вот почему теперь ему так тяжело с ней. Как ни тянет, все равно тяжело: кажется, будто Тата постоянно его проверяет, ждет, когда он проявит истинную сущность… Или он сам этого ждет?

Да, видно, ничего у них не получится. Иван вздохнул, сел обратно за стол, горестно отхлебнул кофе и принялся водить пальцем по рисунку на сахарнице. Ему тоже нужна прежняя Тата. Наивная, открытая, доверчивая. Безыскусная.

Нынешняя же рафинированно холодна, цинична и жестоко, отталкивающе привлекательна. Она знает себе цену и, похоже, научилась ни в ком не нуждаться. Когда Иван прочитал ее первую книгу — увидел у отца и сразу схватил, — то тем же вечером, не удержавшись, позвонил Тате в Нью-Йорк. Тем более что по времени риск напороться на Майка был невелик. Тата обрадовалась, с удовольствием приняла поздравления, сказала: «Как хорошо, что тебе понравилось». Они поболтали о книжке, о сыне и почти уже попрощались, но Ивана под конец прорвало — захотелось объяснить, почему позвонил. Он перед разговором выпил для храбрости.

— Знаешь, Туся, твоя книжка замечательная, но мне было очень трудно ее читать. Или смотреть? Не поймешь. Неважно. Но она такая… проникновенная, что мне все время хотелось плакать, — Иван расчувствовался, и его голос, правда, дрожал. — Там везде наша с тобой прошлая жизнь, в каждом рисунке… такая любовь… и страдание…

Он умолк, застыдившись высоких слов, его бросило в краску.

Тата на другом конце провода усмехнулась.

— Тебе так показалось? Замечательно. А мне неловко: я будто обманываю читателей. Они ведь, как ты, принимают все за чистую монету. Тоже считают, что книга про любовь.

— Разве нет?

— Конечно нет.

— А про что же тогда?

— Ты действительно хочешь знать?

— Иначе не спрашивал бы.

— Она про измену, предательство и неизбывное одиночество. В любовь, Ваня, я больше не верю, к собственной вящей радости. Человек один в мире, и чем раньше он это поймет, тем лучше. Все союзы случайны, временны, основаны на преходящем влечении, поэтому надо научиться легко отпускать своих спутников, а не ждать, что они будут с тобой «в богатстве и бедности, здравии и болезни»…

— Тата, это позерство! Ты не можешь так думать, просто хочешь сделать мне больно.

— Наверное, не без этого, но все-таки — думаю.

— Почему же столько людей живут парами, семьями?

— Придумали институт семьи, чтобы не вымереть от венерических болезней, а теперь для его поддержки вынуждены соблюдать правила игры, вечно притворяться, твердить о любви и верности. Думаю, в наше медицински просвещенное время это делается по инерции. Потому что на самом деле современная семья похожа на башню из кубиков, которую строил Карлсон: разваливается от лишней тефтельки. Как и любовь.

— Господи, ну что ты говоришь!..

— Всего лишь правду. Любовь — надувательство вселенского масштаба. Ее нет, а на ней все держится. Вон я сколько денег за нее получила! Почему-то, невзирая ни на что, в любовь хотят верить. Как ни странно, не одни только женщины. Люди безнадежны: упорно возводят башни на зыбучем песке…

Они кое-как закончили малоприятный для Ивана разговор, и он поспешил выкинуть Татины разглагольствования из головы: слишком ему не понравилось, показалось наигранным ее вселенское разочарование. Но сейчас еще один горький пассаж всплыл в памяти. «Знаешь, Ваня», — жестковато ответила на какое-то его робкое высказывание Тата, — «последнее время я часто слышу — что характерно, от женщин моего возраста и старше — различные сентенции о мужчинах, общий смысл которых сводится к постулату «они так устроены». Природа другая. В том плане, что раз есть тычинки, то надо же ими куда-то тыкать. Так вот, крохотная часть меня до сих пор не готова принять подобную ботаническую концепцию. Ей, этой глупой части, по-прежнему хочется верить в идеалы, любовь, верность, родство душ. Зато все прочее сгорает со стыда, что я столько лет не желала признавать очевидного. И очень много на том потеряла».