Дмитрий Липскеров - Родичи

Студент Михайлов еще на один шаг приблизился к незнакомцу, и тот ощерился зверем, показывая клыкастую пасть с длинным языком.

— Ведь столько людей погибло!

Злобный крутанулся в другую сторону, ударив молодого человека тяжелым металлом по груди. Студент Михайлов отшатнулся, затем, кашлянув, вновь сделал шаг вперед.

— Я вас не понимаю, честное слово! — произнес он, сплюнув на снег кроваво.

В сей момент луна закрылась течением зимних туч, и стало черно. Пульсирующе поблескивал злобный глаз, и слышалось прерывистое дыхание.

— Стыдно все это! — проговорил студент Михайлов.

— Ааааууыыы-ы-ы-ы! — завыл человек. — Ааа-уаауыыыыы! — и кинулся со всех ног в непроходимую чащу.

Молодой человек не хотел преследовать уносящего рельс. У него болело в груди, но он терпел и даже не стонал. От такого удара должны быть поломаны как минимум ребра.

К автомобилю студент Михайлов ланью не скакал, а возвращался шагом.

Надо сказать, что, выйдя к шоссе, он чувствовал себя уже значительно лучше. Зачерпнул горстью снег и утер кровь с нижней губы.

— А говорили, не хотите! — хмыкнул Ахметзянов, когда молодой человек уселся в теплый автомобиль. — Ничего себе не отморозили? Хотя зачем балеруну… — Тут прозектор через зеркало заднего обзора поймал взгляд студента Михайлова и почувствовал огромный стыд, настолько огромный, что у него самого словно холодом окатило все мужское.

— Простите, — произнес он сдавленным голосом и нажал на газ.

Всю остальную дорогу молодой человек провел с закрытыми глазами, хотя, как чувствовал Ахметзянов, не спал.

— Шереметьево проезжаем! — зачем-то сообщил патологоанатом. — Самый крупный на территории России аэропорт… Химки… Город такой…

На въезде в столицу их остановили и учинили допрос.

— Зачем в Москву? — спрашивал капитан без лица, которое было надежно упрятано в огромный цигейковый воротник.

— Надо, — ответил Ахметзянов.

— Я тебе дам «надо»!.. — Голос капитана засобачил, а руки всунули в кабину дуло «АК», которое как раз пришлось на уровне виска прозектора. — Какого х… в Москву!!!

— Сколько? — Патологоанатом полез в карман за деньгами.

— А мне не надо! — рявкнул капитан, и из воротника высунулся сизый нос.

— Ты у меня на морозе стоять будешь, ждать, пока лаборатория прибудет медицинская. Ты же пьяный, сволочь!

В эту секунду с Ахметзяновым произошла перемена. Он не спеша открыл дверцу «москвича», выбрался наружу, указательным пальцем отодвинул дуло автомата, упертое в самую грудь, и сказал голосом, посаженным на связки:

— Ты — кусок сала! Ты кого пугаешь, мразина! — Получилось страшно. — Ты в кого свою пукалку тычешь, гниденыш!!!

Имея полный рожок патронов и патрон в стволе, мент чувствовал себя комфортно, но кусок носа набрякал кровью на глазах…

— В машину!!! — заорал капитан. — Загашу вмиг!

Ахметзянов продолжал надвигаться.

— Меня пугать!.. Да я в Афгане шестнадцать духов спать положил, пока ты до папкиного х… тупой головкой еще не доставал… А ты в меня!..

Прозектора заклинило.

Если бы в данный момент удалось раздвинуть воротник капитана, то представилась бы миру физиономия лилового цвета. Парень понимал, что если не разрядить обойму прямо в морду уроду с «москвича», то его, тридцатилетнего, удар хватит.

В этот момент из «скворечника» выбрался жирный майор и, находясь еще на почтительном расстоянии, прокричал:

— Отставить, капитан! Отставить!

Как часто бывает в России — разобрались.

Майор тоже служил в песках, сам был нервным, а потому испытывал братское чувство к Ахметзянову. Но и капитан был ветераном, вот ведь какая штука, только войны чеченской, а значит, тоже своим. Все трое имели по одинаковой медали, а потому договорились вечером встретиться в ресторане гостиницы «Звездочка», чтобы примириться окончательно.

Капитан махал крагой вслед удаляющемуся «москвичу» и думал о том, что жизнь в стране скотская, сшибает лбами самых достойных людей. Уже светало, и в домах зажглись окна. Мент оглядел спальный район и подумал несправедливо: «А эти спят, суки!..»

Остановились в гостинице «Звездочка», в двухместном номере.

Изо всех щелей сквозило холодной Москвой, но все же настроение от столицы было приподнятое, и Ахметзянов, насвистывая «Танец с саблями», отправился в душ, где долго плескался в жесткой столичной воде, четырежды спускал воду из бачка, а потом скреб одноразовой бритвой свои щеки.

Студент Михайлов в это время сидел против окна и смотрел на то, как падает снег. Ему вспоминался ночной образ человека, ударившего рельсом о дерево. Молодой человек был бледен, волосы его сбились в колтуны, и выбравшийся наконец из ванной Ахметзянов, разведя руками, сказал: