О'Санчес - Я люблю время

– БЕСПОКОЮСЬ! Все, не серди меня, я быстро. Побежал.

Узко и тесно было скакать вверх по лесенке: справа, слева, снизу бетон, ржавая арматура, какие-то кабели… От всего ощущение запустения и пыли. Филарет фыркнул и чихнул: нюх вот-вот лопнет от местных запахов плесени и окурков, от Андрюшиных листочков со скрепочками, но до них еще два поворота… И чуждая сила, по типу – нечисть среднего формата, наконец, обозначила свое присутствие… Должны бы клюнуть на Светку… И как они раньше сумели замаскироваться, что их ничем было не опознать, не дотянуться? Никак их было не ощутить… Выходит, все дело в Свете, а не в жалкой серебряной проволочке-змейке-цепочке. Хотя тоже забавная штучка: на понимание – стерильная абсолютно, а тем не менее ему она она поначалу причудилась змейкой-цепочкой, Света сразу же браслет увидела, а Вилу… Есть.

Папка с бумагами лежала на ожидаемом месте и к ней явно никто не прикасался в ближайшие часы… Филарет сосредоточился: нет, абсолютно точно, враждебная мощь, недавно им почуянная, к этой папочке отношения не имеет. Или она гораздо круче, нежели хочет казаться… И она есть. И она рядом, уже внизу.

Вниз Филарет спускался шагом, соблюдая глубокое и мерное дыхание, папка с бумагами и нужными подписями – под мышкой, получилось даже медленнее, чем когда он мчался вверх, с топотом нарезая спирали по лестницам.

Какое солнышко! В самый раз – и тепло, и не жарко, и сердцу скромное веселье. Филарет погладил папку и она сморщилась, сплющилась в носовой платок – это чтобы не мешала в ближайшие минуты. Платочек в кармашек, а руки подразмять, приготовить…

Света дисциплинированно сидела на скамеечке, по самому центру ее, и с увлечением рассматривала в зеркальце левую бровь. Её удручало, что она удалила не ту волосинку и теперь бровь не такая соболиная, как должна бы быть по замыслу; за день же, как известно, брови не отрастают, придется придумывать – чем и как правильно подрисовать. Но теперь все равно: рисуй не рисуй – это катастрофа для человека с тонким вкусом! В сей драматический момент Света даже о деньгах и Филарете забыла и не видела никого и ничего окрест, погруженая в себя и собственные беды. Неровная окружность, очерченная Филаретом, отделяла от всего остального мира садовую скамейку и небольшой кусочек пространства, а за пределами этого условно круглого островка пытались развернуться события. Целая толпа существ окружила гигантский магический стакан, не в силах, видимо, преодолеть наложенную защиту. Черно-смуглые, косматые, все в ярко-грязном тряпье, эти существа мало походили на людей, хотя и стояли вертикально, на задних конечностях, а передние – длинные, узловатые, с пятью корявыми когтями на каждой, пытались просунуть сквозь невидимую защиту. Было их с дюжину, как мгновенно прикинул Филарет… И старый знакомый губастый цыган с каким-то медвежонком, итого – тринадцать с половиной. Знать, не случаен он был в метро, на станции «Спортивная», цыган этот. Хотя смердит от него и его банды просто, без особых фокусов и изысков.

– Ребята, ай ищете чего? – Филарет театральным басом крякнул, нагибаясь, поднял кусок ржавой трубы, взмахнул им раз, другой: воздух взвизгнул, ужаленный полированным, с просинью, булатом, рукоятка с небольшой круглой гардой поерзала, приспосабливая к себе баланс и руку, выделила место для второй руки, прижалась к большому и указательному пальцам и замерла в ожидании.

– Ох! Вон он где! А мы думали ты внутри, с бабою по зеркалу милуешься!

– Что ты, что ты, любезный, ведь я не извращенец.

– Сабелькой пугаешь, да? Колдунок, да? Теперь не уйдешь. – Цыган весь распустился в толстогубой улыбке и вдруг подобрал нижнюю губу, присвистнул: в то же мгновение пара чумазых монстров взметнулись в стремительном прыжке по направлению к Филарету. Долетели, разъехались надвое каждый и опали к его ногам на потемневший от крови песок. Но кровь получилась какая-то неубедительная, летучая: задымилась, заклубилась темным и растаяла, как не было ее. Задымились и разрубленные тела.

– А ведь убил. Погубил Харю и Ларю. Гад. Падаль. Плачь, плачь, причитай по себе, громче да скорее, смерть твоя пришла.

– Разве это убил? Так, пошевелил кучу и положил чужого шара. А на дурака дуплет вышел… Ну-ка, дай-ка мне еще парочку: видишь – у одного срез не гладкий. Надобно исправиться. Да не жалей, мора, новых из говна налепишь!

Цыган пробормотал что-то резкое и вдруг взвыл, что есть мочи:

– Рабар! Встршмтвор!!! – воздух возле рук его заколыхался, колыхание усилилось, расплылось вокруг; все предметы и персонажи этой сцены потеряли четкость очертаний, хотя и продолжали оставаться видимыми сквозь прозрачную зыбь. Наконец эта зыбь достигла Филарета, он двинул мечом – но тот отскочил с бессильным звоном, выпустив из колыхания целую струю ярко-синих искр. Цыган захохотал и засвистел пронзительно. Оставшиеся косматники (как их про себя назвал Филарет), еще более уродливые и нелепые в колышущемся пространстве, взяли его в кольцо, им эта зыбь ничуточки не вредила и не мешала. Филарет, не шутя уже, взревел и ударил мечом с двух рук, раз, и второй, и третий. И прозрачная зыбь поддалась, лопнула, а Филарет, осиянный сплошным сполохом синих искрящихся звезд, тяжело и медленно, но зашагал к цыгану, пробивая себе путь сквозь слуг его… Удар – ноги в одну сторону, а туловище с орущей головой в другую! Еще удар – наискось! А это откуда?? Одна из черных тварей умудрилась обмануть внимание Филарета и вцепилась ему в ногу. Однако, еще спускаясь по лестнице вниз, Филарет предвидел возможные осложнения на местности и укрепил свою одежду: нога осталась невредимой, но джинсы оказались почти прокушенными – челюсти у твари что надо! Взмах! – и туловище дымится на песке, а голова повисла на штанах, пену меж клыков пускает, глазами яростно лупает…