Грэм Джойс - Реквием

— Не совсем кризис, скорее…

— А если не кризис, то что же? Гулять в голом виде в Гефсиманском саду…

— Послушайте, — взорвался Том, — вы просите, чтобы я рассказал вам, а стоит мне начать говорить, как вы меня перебиваете.

Тоби поерзала на стуле и поправила прическу на затылке. Затем одарила его лучезарной улыбкой:

— Прошу прощения, дорогуша.

— Ну хорошо, — произнес Том раздраженно. — Я признаю, что сегодня ночью в Гефсиманском саду на меня что-то нашло.

— Что-то нашло? Может быть, вы просто выпили слишком много пива? А что? Иногда мне тоже хочется содрать с себя одежду и выкинуть что-нибудь этакое… Что вы так смотрите на меня? Да-да, даже в моем возрасте.

— Да нет, это было не по пьянке.

— А почему же тогда?

— Не знаю. Сначала… уфф, сначала я хотел изнасиловать Шерон.

— Изнасиловать? Я думала, вы любовники. Разве вы не спите вместе?

Том как-то не привык к подобным вопросам от пожилых дам, для которых самым подходящим занятием, на его взгляд, было консервирование овощей или приготовление варенья. Тоби почувствовала это.

— А что такое? Я не могу говорить с вами, как со взрослым человеком? Давайте расставим все точки над i, дорогуша. Ваш папочка спал с вашей мамочкой, а мамочка спала с папочкой. Тем же самым занимались мои родители и все прочие. Именно таким путем все мы сюда и попали. Это первое, в чем можно быть уверенным. Второе — то, что все мы рано или поздно умрем. Все остальное непредсказуемо. А если мы с вами не можем говорить о сексе или смерти, как взрослые люди, полагая, что это запрещенные темы, то нам надо прекращать этот разговор. Тогда вам лучше обратиться к раввину или какому-нибудь вашему священнику. Понимаете меня?

Это настроило Тома на нужный ей лад.

— Ну да, мы любовники. И это не было изнасилованием в буквальном смысле слова, просто я хотел… Она отказывалась, а я не обращал на это внимания. Хочу подчеркнуть, что я никогда не поступал так раньше — ни с ней, ни с другими женщинами. Не понимаю, что на меня нашло.

— А что вы там делали?

— Где?

— В саду.

— Даже не знаю. Мне просто показалось, что было бы неплохо прогуляться там.

Том надолго замолк, и Тоби поняла, что он не собирается объяснять, что привело его ночью в Гефсиманский сад.

— Хорошо. Давайте подойдем с другой стороны. Что вы чувствовали в тот момент, когда вели себя так с Шерон?

— Что это ужасно. Просто ужасно.

— Нет. Это сейчас вы так воспринимаете все. А что вы чувствовали тогда?

Он подумал.

— Я был рассержен.

— Вы сердились на Шерон. За что вы на нее рассердились?

— Нет, не на Шерон. На нее не за что было сердиться.

— А на кого же тогда вы были рассержены?

Тома охватила тревога. Ему стало жарко, на лбу выступил пот.

— Я… Это не…

— Дорогуша, — произнесла Тоби, поглядев на часы. — Я пообещала вам полчаса, но сейчас вижу, что мне пора бежать. — Она встала и направилась к двери. — Жаль, конечно, поскольку наш разговор только-только стал интересным, не правда ли? Приходите завтра в то же время. И будьте пай-мальчиком, помойте, пожалуйста, чашки на кухне, ладно?

Том молча смотрел на нее в полном недоумении. Когда дверь за Тоби закрылась, он почесал голову и машинально стал собирать чашки.

Он отнес их на кухню, где обнаружил женщину с каскадом длинных темных волос и белым, как луна, лицом. Утром он видел ее здесь среди тех, с кем разговаривала Шерон. Теперь женщина стояла, сложив руки на груди и прислонившись к стойке для сушки посуды рядом с раковиной, и рассматривала Тома холодным взглядом. Она и не подумала отодвинуться в сторону, когда он сунул чашки под струю воды, а затем поставил их на сушилку.

— Я Кристина, — сказала она. — А вы друг Шерон?

— Да.

— Я так и знала. Я много знаю, — сказала Кристина. — Я вижу вас насквозь. Я вижу буквально все.

— Рад за вас, — откликнулся Том и поспешил покинуть реабилитационный центр.

Шерон пришла домой, радуясь, что Том находится на собеседовании у Тоби и она может провести час-другой в одиночестве. Дело было не в том, что она устала от Тома, — как раз наоборот, ее беспокоило, что она испытывает по отношению к нему такие сильные чувства. Она считала, что совершает акт милосердия, чуть ли не идет на уступку, а в результате почти привязалась к нему по-настоящему. И вот ей представился час, когда она могла поразмышлять об этом.

Как ни парадоксально, вступая в интимную связь, Шерон удерживала этим мужчин на расстоянии, как бы говоря им: «Это самые близкие отношения, какие я могу предложить, и довольствуйся тем, что дают». Некоторые мужчины лезли из-за этого на стенку или рыдали, как дети. Как только ее не упрекали и не обзывали. Потаскухой, сукой, шлюхой. Мужское тщеславие требовало, чтобы любовник, показав себя молодцом в постели, завоевал к тому же и женскую преданность, получил ее, как приз. А если никакой особой преданности не ощущалось — как чаще всего и бывало с Шерон, — мужчины впадали в хандру или приходили в ярость. Равнодушие Шерон воспринималось ими как оскорбление.