— А что, ценная штука? — спросил Гена с показным равнодушием, удивленный реакцией спокойного обычно писателя, и желая его поддразнить.
— Это мой шар! — закричал писатель. — Мой, понятно?! Я, наверное, его у тебя тогда на пьянке оставил. И никак не мог вспомнить — где. Я поверить не мог, что я его навсегда потерял! Все чувствовал, что он где-то рядом. Где он? Попытайся вспомнить, ну пожалуйста.
Гене стало писателя жалко, до того жалко желал писатель обратно мифическую драгоценность. Чуть не плакал даже.
— Да пожалуйста, только не плачь, — Гена достал из рюкзака булыжник шара, оставшийся от Хоттабыча.
Писатель взял его в руки, и глаза его наполнились радостью и светом отражений камня. А сам жемчужно-матовый булыжник вдруг сделался мягким, будто живым, от взаимного трогательного чувства, увлажнившего глаза собеседников и изменившего им видения предметов.
— В чем прикол-то? — спросил Гена, смаргивая непонятную ему слезу умиления от встречи писателя с шаром.
— Сейчас объясню, — сказал писатель, — вот смотри, прямо в него. Видишь?
— Чего?
— Ничего не видишь?
— А что видеть?
— Внутрь смотри, вглубь. Видишь?
— В какую глубь? Он же не прозрачный!
— Да это туман просто. Смотри. Правда не видишь?
— Да чего видеть-то?! — расстроился Гена.
— Ладно, — сказал писатель, — попробую объяснить.
Он положил шар на тарелку с широкой голубой полосой, которая осталась, наверное, от позавчерашнего ужина, и начал объяснять — как всегда непонятно.
— Смотри, ты же знаешь, — начал он с фразы, которой начинал любой рассказ о чем-нибудь, чего Гена, как правило, не знал. — Любой язык можно записать как формулу, как уравнение. Скажем, существительное в русском языке изменяется по родам, числам, падежам. Эти возможности изменения можно заматематить в переменные с ограниченным числом значений. Плюс словообразование. Переменные суффиксов, приставок, корней, окончаний. Они составляют уравнение существительного. Так же — глагол, прилагательное и так далее. Сами по себе уравнения частей речи, то есть слов, являются переменными для уравнения предложения. Это суперуравнение и будет формулой языка. Если составить формулы всех языков, то из них математически можно вывести формулу праязыка, или постязыка, что одно и то же.
— Для чего?
— А ни для чего. Математика, она вообще ни для чего, у меня всегда в школе одни двойки по ней были, в силу ее непрактичности. Просто такой способ восприятия мира…
— А при чем тут камни?
— Ты в школе хорошо учился?
— Сам знаешь, что плохо.
— Любое уравнение можно изобразить в виде графика, в данном случае — очень сложного, многомерного, дискретного, то есть практически мы его построить не можем, даже вообразить мозгов не хватит, потому что нам все равно бы пришлось делать трехмерную проекцию. Да и уравнение составить мы не сможем. Но языки в виде графика существуют — в соприкасаниях миров. Образно выражаясь, это прозрачные каменные шары с квазимногомерным пространством внутри, где графики — в виде прожилок, меняющих форму и окраску в зависимости от угла зрения и пропорций наполненности светом и тьмой. Я даже думаю, что это и есть тот самый философский камень, о котором так долго говорили алхимики, когда большевиков еще не было. Сокровища были небесные, а ты знаешь, что все то, о чем мы думаем, но чего не существует реально на Земле, воплощается на небе. Значит, там должен был быть ящик камней языков. Поскольку я оставил свой шар у тебя. И, кстати, камень праязыка там тоже должен был быть. И ты его наверняка видел. Только взять не мог.
— Почему это не мог? — обиделся Гена. — Я мог взять оттуда все что угодно…
— Правильно, извини, — улыбнулся писатель. — Конечно, мог. Я просто неправильно выразился. Взять — мог. Только оставить — нет.
— Почему?
— Фантазии бы не хватило.
— У меня? — обиделся Гена.
— У меня, — сказал писатель. — Ну разве не чудо? — и кивнул на шар.
Гена посмотрел на тарелку с шаром. Шар как шар. Красивый, конечно. Но нисколько не волшебный. Бытовой даже какой-то. Он покосился на писателя и подумал, что с таким воображением, как у писателя, жить, наверное, очень интересно — и принимать ничего не надо, если, конечно, он ничего не принимал.
— Чудо, — покладисто согласился Гена. — Так я так к не понял — это твой, что ли?
— В некотором смысле… — Писатель нежно взял булыжник на раскрытую ладонь.
— Сережа, прости, — сказал Гена очень осторожно, кивая на булыжник. — Я так и не понял, это что?
Читать дальше