Сергей Обломов - Медный кувшин старика Хоттабыча

— Нам во сколько нужно быть там?

— Встреча назначена на одиннадцать пятнадцать. Вы уверены, что с вами все будет в порядке?

— Уверен, — Гена глубоко затянулся, — или не уверен — какая разница. Да не волнуйся, я выспался, поел — сильно не торкнет.

Докурив сигарету до фильтра так, что она погасла сама. Гена на минуту задумался.

— Слушай, — сказал он, — а Монтерей отсюда далеко?

— Да нет, — ответила Соня, — рядом. А что? У вас там друзья?

— Друзья… — пробормотал Гена, устраиваясь в кресле поудобнее, чтобы расслабиться.

Минут через пять торкнуло, правда несильно, но все-таки торкнуло — вместе с чувством глубокого удовлетворения никотинового голода появилось внимание к несущественным деталям. Например, Гена обнаружил, что из его рукава торчит кончик картонной бирки — их было так много на одежде, что обрезать все у Кости не хватило терпения. Гена потянул за кончик и вытащил черную карточку с белыми, похожими на паучков вензелями в виде кириллической буквы "я" и симметрично к ней прилепленной отраженной кириллической буквы "я" в разомкнутом круге лаврового венка и надписью латиницей «Cerrutti 1881». Он почему-то заметил, что восьмерки были похожи на сдвоенные нули. Гена откусил пластиковую нить, державшую картонку за рукав, и, покрутив ее в руках, положил в нагрудный карман рубашки — все карманы пиджака были зашиты.

Еще одна несущественная деталь всплыла у него в голове. Он немного поразмыслил, не пробило ли его просто-напросто на измену, но решил, что так быстро — вряд ли.

— Слушай, Соня, — заговорил он. — Ты знаешь, в Москве ко мне приставили охрану, везли в бронированной машине… Костя сказал, что мне что-то угрожает. Я даже думал, что и здесь будет так.

— Лучшая безопасность — это конфиденциальность, — ответила Соня. — Никто ведь не знает, что ты здесь, поэтому и охрана не нужна. Аэродром закрытый, самолет частный, машину мы специально взяли старую. А с охраной было бы заметно со спутников. Не волнуйтесь, здесь вам нечего бояться.

— А я и не волнуюсь, — заволновался Гена. — А в Москве мне чего было бояться?

— Я не имею права говорить, скоро вы все сами узнаете. — Соня с визгом затормозила на пустом перекрестке перед знаком «стоп», секунду постояла и резко тронулась. — Или не узнаете, все зависит от вас.

— Это в каком еще смысле?

— В прямом.

И Соня замолчала.

Гена понял, что она ничего больше не расскажет, и решил потерпеть. Потом, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, он спросил:

— А ты кто по национальности?

— Как — кто? — удивилась Соня. — Американка, разумеется.

— Да нет, не в этом смысле.

— А какие еще бывают смыслы?

— Ну это, как его, ну корни там, предки…

— Происхождение? [3]

— Ага, я просто слово это никак не мог вспомнить.

— Я — японская американка. А ты?

— А я русский русский.

Соня засмеялась.

— Так не говорят. Американские американцы называются, например, кавказцы… [4]

Теперь засмеялся Гена. Вполне понятно, что смеялся он несколько дольше и интенсивнее, чем полагается даже в очень смешных случаях. Соня отнеслась к его смеху дружелюбно и сама тоже понимающе улыбалась.

— Американские американцы, — выдавил наконец Гена, вытирая выступившие слезы, — называются индейцы.

— Нет, я имею ввиду белых англосаксонских протестантов — американцев с белой кожей. Их называют кавказцами. Как у вас называют русских с белой кожей?

Новый приступ бешеного смеха овладел Геной.

— Да уж точно не ха-ха-ка-ка-кавказцы. — От смеха он еле мог говорить. — Ка-ка-кавказцы — че-че-черные.

— Надо же, — Соня удивленно покачала головой, — как у вас в стране все наоборот, черное и белое.

— Это у вас все наоборот, даже время, — веселился Гена. — Вы какие-то антиподы просто… — Чтобы как-то сменить смешную тему и перестать хохотать, он спросил: — А почему у тебя имя русское?

— Что значит русское? Это французское имя. Просто мой папа — японский француз…

Гена снова зашелся смехом и даже замахал на Соню руками: дескать, замолчи, проклятая, уморишь до смерти. Соня хлебнула кофе и грустно заметила:

— Я вас предупреждала.

Но Гена не мог успокоиться. Смеяться он постепенно перестал только минут через десять и, чтобы прийти в себя перед предстоящей встречей, вопросов решил больше не задавать. Соня включила радио, и всю оставшуюся дорогу Гена вслушивался в американскую попсу.

— Ну ладно, не обижайся, — наконец примирительно проговорил он, когда через двадцать минут неспешной езды они остановились перед перегородившим дорогу желто-черным полосатым шлагбаумом. Справа и слева от шлагбаума на каждом дереве, куда хватало глаз, по воображаемому периметру были развешаны таблички, тоже желтые, с черными надписями: «Частная собственность, доступ запрещен».