Джеффри Евгенидис - А порою очень грустны

— Зачем ты так? — воскликнула она. — Ты хочешь, чтобы мы расстались? Этого ты хочешь?

— Я не хочу ломать тебе жизнь, — сказал Леонард более мягким тоном.

— Ты и не ломаешь.

— Лекарства просто замедляют процесс. Но конец неизбежен. Вопрос в том, как эту штуку отключить? — Он ткнул указательным пальцем в голову. — Она меня рвет на куски, а я не могу ее отключить. Мадлен, послушай меня. Послушай. Лучше мне не станет.

Как ни странно, сказав это, он словно почувствовал удовлетворение, как будто был доволен, что прояснил ситуацию.

Но Мадлен не уступала:

— Нет, станет! Ты просто так считаешь потому, что ты на самом деле в депрессии. Врач такого не говорит.

Она потянулась к нему и обняла за шею. Совсем недавно она была так счастлива, ей казалось, что жизнь ее наконец поворачивает в другую сторону. Но теперь все это казалось жестокой шуткой: квартира, Колумбийский, все. Они стояли у входа в подземку, одна из этих обнимающихся, плачущих парочек в Нью-Йорке, на которых никто из прохожих не обращает внимания, которым посреди кишащего людьми города жарким летним вечером даровано полное уединение. Мадлен ничего не говорила, потому что не знала, что говорить. Даже «я тебя люблю» казалось неуместным. Она так часто говорила это Леонарду в ситуациях вроде этой, что боялась, как бы слова не потеряли силы.

Но ей все равно следовало их сказать. Ей следовало и дальше обвивать руками его шею и не отпускать его, потому что стоило ей перестать его обнимать, как Леонард быстро и решительно повернулся и убежал вниз по ступенькам подземки. Сперва Мадлен от удивления никак не отреагировала. Но потом побежала за ним. Она достигла подножия лестницы — его нигде не было видно. Тогда она побежала мимо будки с жетонами к другому выходу. Она решила, что Леонард снова поднялся на улицу, но тут заметила его по ту сторону от турникетов, шагающим к путям. Пока она рылась в сумочке в поисках мелочи, чтобы купить жетон, послышался грохот приближающегося поезда. Ветер летел по туннелю подземки, вздымая мусор. Поняв, что Леонард только что перескочил через турникет, Мадлен решила последовать его примеру. Она подбежала и перескочила через барьер. Двое подростков неподалеку засмеялись, увидев ее — судя по внешности, обитательницу Верхнего Ист-Сайда, в платье — за этим делом. В туннеле показались огни поезда. Леонард дошел до края платформы. Поезд с ревом въезжал на станцию, и Мадлен на бегу поняла, что уже поздно.

Тут поезд затормозил и остановился. Леонард был все еще там, поджидал его.

Мадлен добежала до него. Окликнула по имени.

Леонард обернулся и взглянул на нее пустыми глазами. Он протянул руки и нежно положил их ей на плечи. Тихим голосом, в котором сквозили жалость, грусть, Леонард произнес: «Развожусь с тобой, развожусь с тобой, развожусь с тобой».

Потом он резко оттолкнул ее и вскочил в вагон. Двери за ним закрылись. Он не оглянулся посмотреть на нее в окно. Поезд начал двигаться, сперва до того медленно, что Мадлен казалось, будто она может остановить его рукой, остановить все: и то, что сказал Леонард, и то, как он ее оттолкнул, и то, как она не сопротивлялась, действовала с ним заодно, — но вскоре поезд разогнался, и задержать его или лгать себе она была уже не в силах; теперь весь мусор на платформе кружился, колеса поезда скрежетали, лампочки в вагоне мигали, словно лампочки сломанной люстры или клетки умирающего мозга, а поезд тем временем растворялся во тьме.

У квакеров было много достойных восхищения черт. У них отсутствовала церковная иерархия. Они не излагали вслух свои вероучения, не терпели проповедей. Равенство полов они установили на своих собраниях еще в семнадцатом веке. Квакеры поддерживали, а нередко и возглавляли практически каждое общественное движение в Америке, какое только можно себе представить: от аболиционизма до борьбы за права женщин, от гражданских прав и защиты окружающей среды до воздержания от спиртного (ну да, одну ошибку они допустили). Собрания Общества друзей проходили в скромной обстановке. Они молча сидели в ожидании Света. Они жили в Америке, но были вне Америки. Отказывались участвовать в войнах, которые вела Америка. Когда правительство США интернировало японских граждан во время Второй мировой войны, квакеры были решительно против этого шага и приходили помахать на прощание японским семействам, когда тех грузили в поезда. У квакеров было такое выражение: «Истина из любого источника». Они поддерживали экуменизм и не склонны были судить других — посещать их ежегодные собрания разрешалось агностикам и даже атеистам. Несомненно, этот дух толерантности и заставил маленькую группу молящихся в Доме собраний друзей в Приттибруке принять Митчелла, когда он начал появляться там жаркими июльскими утрами.