Джеффри Евгенидис - А порою очень грустны

Ясными днями, когда дул западный ветерок, и прохладными ночами они делились своими историями о том, что произошло за время их разлуки. На Ларри сильное впечатление произвел опыт, приобретенный Митчеллом в Калигхате. Он, очевидно, не считал три недели добровольной работы пустяком.

— По-моему, замечательно, что ты туда пошел, — сказал он. — Поработал у матери Терезы! Я не к тому, что мне самому хотелось бы заниматься чем-то подобным. Но для тебя, Митчелл, это самое то.

С Ианнисом дело обернулось не лучшим образом. Он почти сразу начал расспрашивать Ларри, сколько у его семейства денег. Узнав, что отец Ларри — юрист, Ианнис спросил, не поможет ли он ему получить грин-карту. Он вел себя то ревниво, то отчужденно, в зависимости от обстоятельств. Если они шли в гей-бар, Ианнис начинал безумно ревновать, стоило Ларри всего лишь взглянуть на какого-нибудь другого парня. Все остальное время он не позволял Ларри прикасаться к нему, боясь, что люди могут узнать их тайну. Он начал называть Ларри «пидором», ведя себя так, будто сам он, Ианнис, натурал и просто экспериментирует. Это Ларри надоело, да и шататься по Афинам целыми днями, пока Ианнис ездил домой на Пелопоннес, тоже надоело. Так что в конце концов Ларри пошел в турагентство и перебронировал свой билет.

Приятно было узнать, что у гомосексуалистов в отношениях бывает точно такая же чума, как у натуралов, однако комментировать Митчелл не стал. За следующие три месяца, пока они путешествовали по субконтиненту, Ианнис больше ни разу не упоминался. Они побывали в Майсоре, Кочине, Махабалипураме, в каждом из этих мест останавливались не больше, чем на ночь или две, потом двинулись на север, в марте добрались до Агры и отправились в Варанаси (теперь они иногда пользовались местными названиями), а оттуда обратно в Калькутту, чтобы встретиться с профессором Хьюзом и начать свою исследовательскую работу. С Хьюзом они забирались в отдаленные деревни, где не было даже канализации. Испражняться приходилось, присев в открытом поле бок о бок. Они окунулись в приключения, повидали праведников, ходивших по горячим угольям, записывали интервью с великими хореографами, ставившими индийские танцы в масках, познакомились с настоящим махараджей, у которого был дворец, а денег не было, и который пользовался изодранным «парасолем» в качестве зонта от солнца. К апрелю погода повернула на жару. До муссонов оставался еще не один месяц, но Митчелл уже чувствовал, как климат становится все менее гостеприимным. К концу мая, томясь от жары, он решил, что оставаться здесь бессмысленно и пора ехать домой. Ларри хотел повидать Непал и задержался еще на несколько недель.

Из Калькутты Митчелл вернулся в Париж, несколько дней прожил в приличном отеле и в последний раз воспользовался кредитной картой. (По возвращении в Штаты у него уже не будет такой возможности.) Не успев толком привыкнуть к европейскому времени, он чартерным рейсом вылетел в аэропорт Кеннеди. Тут-то, оказавшись один в Нью-Йорке, он и узнал о том, что Мадлен вышла за Леонарда Бэнкхеда.

Стратегический план Митчелла переждать рецессию провалился. В тот месяц, когда он вернулся, уровень безработицы составлял 10,1 процента. В окно автобуса, идущего из аэропорта в Манхэттен, Митчелл видел закрытые конторы и лавки с замазанными окнами. Больше народу стало жить на улицах, к тому же для них появился новый термин — бездомные. В его собственном бумажнике лежали дорожные чеки на сумму всего 270 долларов да бумажка в двадцать рупий, которую он оставил в качестве сувенира. Не желая раскошеливаться на гостиницу в Нью-Йорке, он позвонил с Гранд-сентрал Дэну Шнайдеру и спросил, нельзя ли бросить у него кости на пару дней, и Шнайдер сказал — можно.

Митчелл доехал на автобусе до Таймс-сквер, потом вскочил в поезд первой линии подземки, идущий до Семьдесят девятой улицы. Шнайдер нажал на кнопку домофона и, когда Митчелл добрался до его этажа, ожидал в дверях. После краткого объятия Шнайдер сказал:

— Ни фига себе, Грамматикус. Что-то от тебя несет.

Митчелл подтвердил, что в Индии перестал пользоваться дезодорантом.

— Ну, тут тебе не Индия, — сказал Шнайдер. — И вообще, лето на дворе. Купи себе «Олд спайс», мужик.

Шнайдер был одет во все черное, под стать своей бороде и ковбойским сапогам. Жил он в навороченно-милой квартире с встроенными книжными шкафами, коллекцией керамики радужных тонов — работы художника, которого он «коллекционировал». Он нашел приличную работу — составлять заявления на гранты в Манхэттенском театральном клубе — и рад был угостить Митчелла в «Даблин-хаусе», баре неподалеку от его дома. За «Гиннессом» Шнайдер просветил Митчелла по части всех связанных с Брауном сплетен, которые тот пропустил, пока был в Индии. Лолли Эймс переехала в Рим и завела роман с сорокалетним мужчиной. Тони Перотти, университетский анархист, омещанился и поступил в юридическую школу. Терстон Мимс выпустил пленку с собственной музыкой в псевдонаивном стиле, причем аккомпанировал себе на «Касио». Все это было довольно забавно, пока Шнайдер внезапно не выдал: