Сью Кид - Кресло русалки

Я уставилась на иллюстрацию, изображавшую русалку, вместо пальцев у которой были дельфины, тюлени, рыбы, киты.

– Что это?

– Ее зовут Седна. Она морская богиня. Ей отрубили все пальцы. Все десять.

Я прочитала текст под картинкой: волшебная, хотя и жутковатая история. Молодая женщина извещает отца, чтобы он приехал и спас ее от жестокого мужа. Они бегут на лодке, муж преследует их. Боясь за свою жизнь, отец бросает дочь в море, но она цепляется за борт и не хочет отпускать его. В панике отец отрубает ей пальцы. Один за другим.

Последние два предложения я прочла вслух:

– «Оказавшись в океане, Седна стала могущественной богиней с головой и туловищем женщины и рыбьим или тюленьим хвостом. Она прославилась как „Мать океана", а ее отрубленные пальцы превратились в морских существ, населяющих воды».

Сбоку колонкой был напечатан текст, посвященный числу десять, видимо, потому, что Седна потеряла десять пальцев. Я пробежала по нему:

– «С тех пор десять считается самым священным числом. Пифагорейцы полагали, что оно символизирует возрождение и свершение. Все остальное – производное от десяти».

Я смотрела на изображение Седны: длинные волосы, заплетенные в косы, волевое лицо.

– Не очень-то она похожа на католическую святую.

– Но она могла напомнить Нелл о святой Сенаре, – сказал Уит. – До обращения, когда она еще была Асенорой, русалкой.

Меня охватила дрожь, и он обнял меня и привлек к себе. Какое-то время мы сидели молча. Я больше не могла говорить об этом, представлять себе мать мученицей.

Налетевший ветерок трепал края одеяла. Я заметила, что свет немного потускнел.

– Неприятно, однако мне пора, – сказал Уит.

Он запихнул книги обратно в мешок, завинтил колпачок термоса, сложил одеяло, которое, я не сомневалась, взял со своей кровати. Он делал все это молча, и я следила за его порывистыми движениями, словно разрезавшими воздух, кожа рук была сухой, как ветхий пергамент, длинные загрубевшие пальцы покрыты мелкими мозолями.

Я накрыла его руку своей:

– Тяжело будет петь в хоре и молиться после, после этого?

– Да, – ответил Уит, не глядя на меня.

Когда мы подошли к краю воды, я увидела, что прилив вот-вот пойдет на убыль. Отец назьгоал эти несколько мгновений, перед тем как вода начнет спадать, «каруселью». Однажды, когда мы с Майком играли во дворе, он выманил нас и повел на протоку Кау-кау, чтобы мы посмотрели на это зрелище. Отчаянно скучая, мы глазели на поднимающуюся воду. Майк бросал по воде улиток, будто пускал «блинчики». Когда прилив наконец достиг предела, вся протока словно замерла – ни один стебелек травы на ее поверхности не колебался, а затем, через несколько минут, как по взмаху дирижерской палочки, вся вода закрутилась водоворотом в обратном направлении.

Уит вывел лодку в приток, сворачивавший налево, в протоку. Чайки кружились в небе над нами, а сзади маленький болотный островок понемногу скрывался из виду. Я чувствовала, как Уит снова входит в колею монашеской жизни, океан хороводил вокруг. Неумолимое чередование приливов и отливов.

В первый день весны Уит стоял перед офисом аббата, сжимая в руке записку, которую сунул ему брат Беда, письмоводитель аббата. Передавая ее Уиту, он шепнул: «Аббат желает видеть тебя сразу же после хора».

Уит сложил ее, чувствуя, что сердце у него бьется где-то в районе желудка. Закончив молиться, он последовал за братом Бедой через трансепт к офису его преосвященства Энтони. Хотя он и пытался, когда они уже подходили к дверям офиса, угадать по выражению лица брата Беды причину срочного вызова, всматриваясь в его до невозможности узкий лоб и зеленые глаза-горошинки, ему так ничего и не удалось.

– Подожди, сейчас аббат примет тебя, – сказал брат Беда и удалился мелкими торопливыми шажками, полы его рясы волочились по ковру приемной.

Он ждал и, ожидая, напустил на себя мнимое спокойствие, хотя внутри все клокотало.

Услышав резкий, свербящий звук, он подошел к окну. Один из монахов спиливал мертвый мирт бензопилой. Неужели аббат призвал его из-за Джесси? Из-за того, что отец Себастьян прочел в его дневнике, когда приходил в коттедж?

Его преосвященство открыл дверь и кивнул, его ирландское лицо было сурово, на щеках полыхал вишневый румянец. Уит, с легким поклоном, вошел в кабинет.

Над письменным столом аббата висела картина, которую Уит очень любил: изображение Благовещения, на котором Дева Мария настолько потрясена вестью архангела Гавриила о своей скорой беременности, что роняет книгу, которую читала. Книга выскальзывает из ее зависшей в воздухе руки. Губы Девы Марии полуоткрыты, в глазах лани читается изумление и испуг. Уит окинул взглядом картину, впервые заметив гримасу страха на лице Богородицы. Он даже внезапно пожалел ее. Носить в себе Бога. Чрезмерная тяжесть.