Сью Кид - Кресло русалки

Когда подруги собрались уходить, я проводила их до крыльца.

– Это правда, я встречаюсь с ним, – призналась я. – Каждый полдень, часа на два. Но большую часть времени я там одна, не знаю зачем – просто нужно побыть наедине с собой.

– Похоже, ты странствуешь, – сказала Хэпзиба.

На какое-то мгновение я непонимающе уставилась на нее, но потом вспомнила, что она говорила на экскурсии о людях из племени галла, уходящих в леса.

Уверена, что мои одинокие посещения птичьего базара были своего рода миграцией, но сомневаюсь, чтобы такой же возвышенной, как лесные уединения галла. Мои носили определенно чувственный характер, своего рода связь между мной и островом. И, конечно, Уитом.

Я понимаю. Они вносили неясность во все – в мои заботы о матери, в то, почему она читает книги из монастырской библиотеки, в то, что она вовлечена в своего рода «белое мученичество». Это стало понятно задним числом – по тому, насколько лучше она теперь выглядела. Готовила монахам, была деловитой, усердной – нормальной.

Теперь я стала предаваться странным забавам, дерзким, экстравагантным выходкам, немыслимым два месяца назад.

Однажды днем, сразу после весеннего равноденствия, я сидела рядом с шалашом Уита, наблюдая, как кулик вьет гнездо на болоте, и слушая «Потанцуем» Дэвида Боуи по плееру, который отыскала в центральном универмаге. День был удушливо-жаркий, и улитки сидели в траве, замерев. Белые, серые цапли и сорочаи теснились на отмелях так плотно, что это напоминало гравюры Одюбона. Заметив рядом маленькую водяную черепаху с ромбовидным узором на спине – Майк обычно называл их «отбивными», – я встала и последовала за ней.

Эта тварь напомнила мне о черепе, который занимал теперь постоянное место на крабовой ловушке в шалаше, а он, в свою очередь, о Кэт, Хэпзибе и матери, танцующих на девичнике. Представив их, я начала слегка раскачиваться. Я никогда не танцевала на девичниках; это было их дело. Позже, уже взрослой, я стеснялась танцевать, чувствуя себя слишком скованной даже наедине, но в тот день, когда Дэвид Боуи настойчиво твердил мне в ухо – «Потанцуем, потанцуем», – я начала танцевать в полном самозабвении, юбка моего белого муслинового сарафана блестела, как у Айседоры Дункан. Мне нравилось чувствовать свое тело в движении, раскрепощенным.

Каждый день я брала плеер на островок и танцевала под все кассеты, какие только удавалось раздобыть в центральном универмаге: Хулио Иглесиаса и Вилли Нельсона, исполнявших «Всем девушкам, которых я любил», под «Влюбленную женщину» Сти ви Уандера, под музыку из «Грязных танцев». Я купила даже «Пинк Флойд».

Потом, окончательно выдохшись, я ложилась рядом с лужицей жидкой глины и обмазывала блестящим черным месивом руки и ноги, словно проходила курс похудения в грязелечебнице. У глины был теплый, живой, хлорофилловый запах, отдававший гнилью, как бумажные фабрики под Саванной, но мне это было нужно. Даже не могу сказать зачем; мне кажется, это было иррационально. Я лежала, пока лепешки грязи подсыхали на моей коже, сладострастно предаваясь этому занятию час, а то и больше, глядя в небеса, отражавшиеся в воде протоки, и чувствуя непрекращающееся дыхание земли, движущейся вокруг меня.

Однажды, когда Уит не смог выбраться, потому что в монастырской приемной затопило уборную, я увидела, как садится солнце и поверхность воды «кровоточит сердоликом» и «отливает топазом». Я слышала, как, шумно дыша, проплывают дельфины, а затем, когда тишина стала невыносимой, начала прислушиваться к цокающему наступлению крабов и еле слышному звуку, с каким креветки щелкают своими клешнями.

В такие часы я погружалась в разлагающуюся почву острова и становилась неотделима от нее. Только когда кожу начинало стягивать и она зудела так, что мне хотелось расцарапать ее, я погружалась в воду и смывала грязь. Когда кожа становилась розовой и обновленной, я отдавалась во власть прилива. Однажды он увлек меня из завода до самой протоки, и мне пришлось бороться с обманчивым отливом, чтобы вернуться на островок.

Но еще больше, чем танцами и грязевыми ваннами, я упивалась водой. Странствованиями по воде. Она была полна разложением и смертью, но в то же время – планктоном, яйцами, зарождающейся жизнью. Она то отступала, увлекая все на своем пути, то обращалась в блистательное половодье. Вода была нужна мне как воздух.

Я никогда ничего не рассказывала про это Уиту, хотя он должен был знать, что я плавала, и, возможно, догадывался и о прочем. Каждый полдень я встречала его с мокрыми волосами и красноречивыми следами болотной тины на сгибах локтей.