Н. Келби - Белые трюфели зимой

— Я, пожалуй, принесу из погреба вино, — сказала Сабина. — Шампанское? Или, может, красное?

— Божоле, — сказала Дельфина, но девушка уже бежала по лестнице вниз и на ходу крикнула:

— Лучше шампанское!

— Да, пожалуй.

Когда Эскофье вошел и увидел лежащую посреди кухни Дельфину, он прямо-таки остолбенел.

— Эта яичница твоих рук дело?

— Это мой тебе подарок.

— Тебе бы следовало в постели лежать.

— Мне бы следовало стать бессмертной.

— Мадам, сколько раз еще мы будем это обсуждать?

Ах, эта странная алхимия супружеской любви! Странная смесь страсти, предательства, ярости, доброты и дружбы — все это сейчас предстало перед ними в чистом виде. А Сабина стояла в дверях и смотрела на стариков.

Яйца максимум через две минуты нужно было вытащить из духовки, иначе все пропало.

— Это невозможно! — сказал Эскофье.

— А почему тебе никогда не казалось невозможным назвать какое-то блюдо в честь императора?

— Мадам Эскофье! Это же совсем другое дело!

— Ты посвящал ему одно кушанье за другим, ему и Германии, и вот теперь снова война с немцами. Надо было тебе все-таки его отравить, пока у тебя была такая возможность!

Пора было посыпать яичницу тертыми трюфелями. Сабина чувствовала, что яйца и так уже перестояли в духовке.

— Я принесла и божоле, и шампанское!

С занятыми руками — бочонок божоле и две бутылки шампанского — Сабина прохромала через всю кухню, но эти двое на нее даже не взглянули. Она быстро вымыла руки, вытерла их о фартук и открыла духовку. Яйца только-только начали запекаться, и сырная корочка приятно зарумянилась. Она вытащила формы, посыпала яичницу тертыми трюфелями и снова сунула в теплую духовку. Пусть пока хлеб допечется. Еще минутки две, не больше.

— Я сейчас подаю завтрак.

— Вот и прекрасно, — сказал Эскофье.

Он подергал себя за ухо и тяжко вздохнул. Глаза старика смотрели печально: казалось, его терзает ощущение глубочайшей утраты, обрушившейся на него всей своей невыносимой тяжестью.

У Сабины просто сил не было смотреть на него, да и яичница в духовке из золотистой уже начинала становиться коричневой, цвета старого дерева.

— Яйца, месье.

— Хорошо, Сабина, подавай, — распорядился Эскофье.

Она быстро поставила горячий хлеб и формы с яичницей на тяжелый серебряный поднос и потащила в столовую.

— Это от мадам! — объявила она. Жермена и Жанна разразились слезами и обнялись так, словно были родными сестрами, а не снохой и золовкой. Сабина быстро поставила поднос с едой на сервировочный столик, и тут дверь на кухню открылась.

— Папа!

— Еще есть вино, — как ни в чем не бывало сказал Эскофье, держа в руках бочонок с божоле. Он быстро перелил вино в графин, повесив на руку белую льняную салфетку, как настоящий сомелье. — Вот, пожалуйста. Кушайте на здоровье. Еду всегда следует подавать с пылу с жару — для обоняния это приятней всего. Если еда остыла, то все удовольствие достается языку, хотя на самом деле это инструмент довольно-таки тупой. Ешьте, пока можете чувствовать носом, как это восхитительно пахнет.

— Я привезу мадам, — сказала Сабина.

Эскофье поймал ее за руку.

— Не надо. Я уже позвал сиделку. Пусть ее отнесут наверх.

— Но она…

— Яичница, Сабина. Яичница остывает. Подавай.

Сабина ложкой аккуратно разложила яичницу по тарелкам. Эскофье наливал вино с таким видом, словно находился не дома, а в «Савое». Предварительно протирая кромку каждого бокала.

— Кстати, вино отличного урожая, — сказал он, поднимая бокал и глядя на свет. — На прошлой неделе собирали, по-моему. — И все засмеялись. — Я понимаю, это очень старая шутка, но ведь и сам я очень старый.

Добравшись до детских бокалов, он сказал Сабине:

— А детям нужна еще и вода. Им мы, как всегда, нальем пополам вина и воды, — и он подмигнул круглолицему малышу.

Сабина страшно удивилась, обнаружив, что Дельфина по-прежнему находится в кухне.

— Вкати меня туда.

— Но, мадам…

— Сабина, пожалуйста.

И Сабина вкатила носилки в столовую. Все тут же умолкли. Эскофье поставил графин на стол. Голос Дельфины звучал не громче шепота.

— Он ведь был императором, — сказала она. — Ты ничего не мог с этим поделать.

— Он, может, и был императором, но и я был Эскофье!

Казалось, даже сам воздух замер. Сидевшие за столом смотрели только в свою тарелку, боясь пошевелиться. Лишь бы не смотреть на них — на мадам и месье Эскофье.

— Ах, старик, от тебя одно беспокойство!