Н. Келби - Белые трюфели зимой

Разговор явно приобретал изматывающий характер. Теперь Эскофье уже было совершенно ясно: на ужин приглашены немцы. Ксавье нужно непременно отослать домой. Да, конечно, его придется отослать — и это в такой сложный вечер! У них и так постоянно не хватает рук, а сегодня заказаны все столики, причем и для обеда, и для более легкого ужина. К тому же в их бригаде никто, кроме самого Эскофье, не сумеет должным образом заменить настоящего rôtisseur. Однако же он будет должен обслуживать Гамбетту и его гостей. Нет, это просто невозможно! А тут еще Гамбетта вдруг решил поставить под вопрос его, Эскофье, верность Франции…

Эскофье набрал в грудь побольше воздуха, прежде чем отвечать, и сказал так:

— Тогда, конечно, была война. Но и во время войны можно порой получать великие дары. Накануне битвы при Гравелот как раз было Успение, праздник Пресвятой Богородицы, покровительницы Франции. И на обед мы приготовили замечательное блюдо — Lapin à la soubise. Это кролик, тушенный в пюре из карамелизованного лука, приправленного под конец капелькой коньяка. Кушанье имело поистине оглушительный успех.

Одного упоминания о Гравелот было достаточно, чтобы Гамбетта пришел в ярость.

— Вы несете чушь, точно последний глупец! — заявил он и швырнул бутылку «Ротшильда» на пол. — Да этот праздник Успения, день Пресвятой Богородицы, покровительницы Франции, как вы его называете, — как раз и есть корень всех французских проблем.

— Мне очень жаль. Я вовсе не хотел вас обидеть, — сказал Эскофье. Иных слов ему просто на ум не приходило. Он понятия не имел, что это вдруг так взбесило Гамбетту.

— Я считал вас вполне земным человеком. Лишенным наивности. Теперь я вижу, что ошибался.

Гамбетта мерил погреб шагами, то выходя на свет, то скрываясь в глубокой тени. Он был в таком гневе, что вполне мог и совсем уйти, оставив Эскофье возле накрытого стола, на котором выдыхались чудесные вина и застывали роскошные кушанья, к которым никто не успел притронуться.

— Мне чрезвычайно жаль, — снова сказал Эскофье и, опустившись на колени, стал голыми руками подбирать осколки стекла. Разлитое вино впитывалось в его элегантные шерстяные брюки цвета голубиного крыла.

— Вы что, действительно не понимаете?

— Нет, но я искренне хотел бы понять.

Гамбетта, схватив Эскофье за воротник, рывком поставил его на ноги. В своих рабочих туфлях на высокой платформе Эскофье чувствовал себя на мокром полу крайне неустойчиво и чуть не упал навзничь. От этого рывка стеклянные осколки моментально вонзились ему в ладони. Потекла кровь. Но разъяренный Гамбетта ничего не замечал.

— Смотрите на меня, когда я с вами разговариваю! — выкрикнул он. — Неужели вы не замечаете той опасности, что грозит нам со всех сторон?

— Я просто шеф-повар. Мой мир не больше куриного яйца.

— Которые, как всем известно, вы умеете готовить более чем шестью сотнями различных способов. Вам не идет эта внезапная фальшивая приниженность.

— Но в мои намерения вовсе не входило…

— Мы с вами оба прекрасно понимаем, что невозможно и дальше жить в стране, управляемой религиозными предрассудками и непредсказуемой набожностью. Католики контролируют здесь все, но страстная вера в Бога их самих делает легко управляемыми. И этот ваш праздник Успения, день Пресвятой Богородицы, покровительницы Франции, — просто непристойная охота на простаков!

У Эскофье вдруг перехватило дыхание.

— Так это вы о католиках? — Кровь, смешанная с вином, ручейками текла у него по израненным рукам, пятная манжеты белой сорочки, капая на брюки. Он спрятал руки за спиной. Вид крови вполне мог еще больше усугубить ситуацию.

— Эти идиоты-католики думают, что если они принесут небесам жертву в виде жирного барашка, то небеса даруют им удачу и счастье. Но нельзя управлять ни армией, ни страной, полагаясь исключительно на удачу и прочую чепуху.

Эскофье понимал, куда клонит Гамбетта. После поражения Франции в войне новая правящая власть, эта радикально настроенная Парижская Коммуна, захватив столицу, принялась арестовывать священников и наиболее выдающихся представителей паствы. А через несколько дней «жертвы Парижа», как их впоследствии стали называть, были казнены в тюрьме Ла-Рокетт, расстреляны у Барьер-д’Итали и зверски убиты в Бельвиле. Эскофье и самому с трудом удалось спастись.

Публично Гамбетта выступал против подобных зверских акций и впоследствии приказал казнить самих членов Коммуны, осуществлявших эти убийства. Но теперь он заговорил совершенно иначе.