Михаил Кизилов - Капитан

Сашка все еще порывисто дышал, не сводил победного взора с плаката. Бабушка перевела непонимающие глаза на внука, и тот скороговоркой пояснил:

— В бою под Харьковом расчет сержанта Сергеева Д. И. уничтожил три танка, два тягача и более ста пятидесяти солдат вражеской пехоты… Так тут написано.

Мгновение взгляд бабушки не менялся, потом она вдруг села на землю и, глухо простонав, заплакала.

Саша забегал вокруг нее. Вцепился в ее руку и попытался поднять бабушку, но понял, что не справится, и заревел во весь голос. Бабушка пришла в себя, обняла внука и, с трудом выдыхая, с паузами, попросила:

— Зови скорее деда… Он в магазин за хлебом пошел… Давай, внучек, бегом… За ним мигом…

Сашка выскочил на улицу и, взбивая дорожную пыль, понесся во всю прыть.

Запыхавшийся дед почти вбежал во двор. Плакат был разложен на столе около летней кухни, а рядом на скамейке сидела бабушка в выходном платье и, разглядывая фотоснимок, теребила пальцами концы нового платка. Дед осторожными шагами приблизился к жене.

— Читай, — приказала она.

— Они сражались за Родину, — пробубнил медленно дед.

— Здесь читай, — с нетерпением указала бабушка, — под карточкой.

Дед, невпопад перебирая губами, одолел надпись, странно дернулся, попятился и бухнулся на скамейку напротив бабушки и заплакал.

Старики смотрели на фотографию. Он — сухонький, сгорбившийся, с белой жиденькой бородкой и тяжелыми темными руками; она — прямая и строгая, сохранившая дородность и гордую степенность до преклонных лет.

Сняв парусиновый картуз, дед промокнул им глаза, положил на стол рядом с собой и попросил:

— Сашка, рассказывай…

Сашка кашлянул и начал:

— Значит, так… В школе, ко Дню Победы оформили стенды. Мы на переменке побежали их смотреть. Я увидел этот плакат, прочел и обомлел. А вдруг, думаю, это наш дядя Митя? Побежал к учительнице, Александре Никитичне, и говорю: «Там на снимке мой дядя. Можно, я плакат бабушке и дедушке покажу? Они у меня старенькие, им сюда тяжело идти». Она, Александра Никитична, подошла к плакату, посмотрела на фотографию, потом на меня, сняла плакат, свернула его: «Неси!» Я и принес.

— Так, говоришь, посмотрела сначала на плакат, потом на тебя? — дед машинально погладил бороденку, встал, надел картуз и снова его снял. И неожиданно для Сашки спросил: — Портфель в классе остался?

Сашка молча кивнул, растерянно подумал: «Как это он может о каком-то портфеле спрашивать, когда наш дядя Митя нашелся».

— Вот что, внучек, беги в школу, найди там Михаила. Пусть передаст батьке с матерью, чтобы вечером у нас были.

При упоминании о школе Сашка поморщился. Но то, что дед так уважительно произнес имя Мишки, своего задиристого внука, а его, Сашки, двоюродного брата, говорило о важности поручения.

Вечером собрались все родственники. Дед встал и, запинаясь, сказал:

— Вот ведь как получилось… Сегодня Сашок принес из школы плакат. Вот он. В нем написано про нашего Митю…

И хотя об этом уже все знали, сидели молча. Мужчины хмуро дымили папиросами.

— Значит, так… — Дед словно вспомнил времена первой мировой войны, на которой дослужился до фельдфебеля и заслужил Георгиевский крест, строго распорядился: — Ты, Егор, как человек с фронтовой закалкой, сходи в школу. Узнай, откуда эта фотография, где делали плакат. Фотографию, наверное, взяли из военного архива. Надо туда написать… А если дело позовет в дорогу — и до Москвы доедем…

Дед обычно никогда не говорил ни о дяде Семене, погибшем в войне с германцами в 1915 году от газов, ни о дяде Мите, пропавшем без вести в конце 1943 года. Бабушка же, наоборот, часто рассказывала о дядьях. Особенно о младшем — Мите. Он ей часто снился, и каждый раз, разгадывая сон, она возвращалась к военной поре.

Бабушка умела и любила рассказывать и были и небылицы. Особенно про Илью Муромца. Это и понятно: сама она из тех же мест, откуда Илья родом — из-под города Мурома. Сидя на краешке постели, бабушка мелодичным голосом напевала: «В некотором царстве, в некотором государстве…»

И для детей все вокруг преображалось… Слушали ее с веселым вниманием и взрослые. Но всегда, с чего бы она ни начинала сказку, сбивалась на разговор о дяде Мите.

Вот и в тот памятный вечер, рассказывая на ночь Саше и его младшему брату сказку, она поделилась с ними своим последним сном:

— Прихожу я, значит, домой с базара. Легла отдохнуть, и вдруг мне сквозь сон будто кто-то шепчет: «Загляни в сундук, загляни в сундук…» А чего, думаю, в него заглядывать, когда там все в порядке, вчера только проветривала. Ну и лежу-полеживаю. А он, голос, опять шепчет: «Загляни в сундук, загляни…» Ну я, значит, открыла сундук, стала перебирать вещи и вдруг гляжу, а по руке-то змейка ползет так медленно и так щекотно. И главное, я ее не боюсь. Ползет и ползет, и ласково так смотрит. Я и спрашиваю: «Чего тебе, родимая, — молочка?» А она молчит, только язычок свой красный показывает. Уж на плечо взобралась и нежно головкой своей о щеку мою трется. Тут меня и осенило. Как закричу: «Ми-тень-ка!» И проснулась. Лежу и поняла — жив мой сыночек. Не мог он без вести пропасть, меня не повидав. А змейка, значит, к свиданию. Придет скоро мой Митенька. Придет или объявится где-то.