Алексей Бакулин - Июль, июнь, май

— …Нет, не покажут, — сказал он мне, не здороваясь, — перенесли трансляцию. Представляешь, Ларискин концерт должен был с ранним утром идти! Ну, где это видано?! Кто ж его смотреть будет? Но ничего, ребята поднажали: перенесли на завтра, на вечер. Ну, что, Эдисон? Вижу я, у тебя разговор серьёзный. Так? Так? Признавайся.

Я признался.

— Эх… — болезененно скривился Калинкин. — Неохота мне сегодня… Ладно… ты тут посиди покамест, а я только вниз за сигаретами сгоняю… Томик, угости-ка человека кофием, ага? Тортик там, туда-сюда…

Я присел на полированный табурет на кухне. Тома хозяйничала у плиты, повернувшись ко мне спиной; с печальным восторгом смотрел я на её обтянутые затрёпанными домашними джинсами ноги.

— Ну как, помирились со своей? — спросила она, мимоходом оборачиваясь ко мне.

— Да, — ответил я.

— Всё в порядке теперь?

— Ну, более или менее.

— Да, Серёжа, надо вам жениться на ней. Надо. И тогда всё в норму придёт. Потому что…

И она ещё долго учила меня жизни, не отрываясь от плиты и почти не показывая лика, — не от обиды на меня, — просто… Я не запомнил ни слова из этой речи, а жалко… Всё-таки, это были последние её слова, обращённые ко мне. С тех прошло почти два года, и за всё это время лишь «здравствуй», да «пока» при случайных, нечастых встречах на улице… Нет, нет, закрыта тема, уже наглухо закрыта…

Явился Славик, сел напротив меня за стол, закурил (недовольная Тома раскрыла форточку) и спросил устало:

— Ну, что там? Погоди, не говори, сам скажу. Стареет красотка?

— Да.

— И никак её обратно к молодости не повернуть?

— Никак.

— И быстро стареет?

— Очень быстро. Как ты догадался, Слава?

— Подумаешь, премудрость… Всё к тому шло… — философически промычал он и задымил, как выхлопная труба. Я молчал, и он молчал. Мне было его очень жалко. Тома присела рядом, — ей тоже было жалко Славика, хоть она и не понимала, о чём идёт речь, и не вмешивалась в наш разговор, только обнимала мужа за толстые плечи и грустно смотрела на его маленькое белое ухо.

— А ты, небось, о деньгах страдаешь? — спросил Славик, топя окурок в блюдце с чайными опитками. — О долге, небось, думаешь? «И когда же я этому мироеду-Калинкину такую пропасть денег верну?»

Помолчал, посмотрел в окно.

— Да не бойся ты Калинкина… Тоже ведь, и Калинкин — человек. У меня мыслишка-то такая была… Откроем мастерскую по ремонту компьютеров… Будешь там и заведующим, и старшим мастером, и приёмщиком… Дело верное. А половину выручки — мне. И мы квиты. Согласен?

— Согласен, — сказал я с облегчением.

— Может быть, даже не половину, а треть… Честно говоря, с деньгами-то сейчас проблем нет. Лариска раскрутилась, а я всё-таки в доле… А красотка твоя… Ну, с ней всё ясно. Что тут сделаешь? Ничего. Но вот какая ещё мыслишка есть: открываем в Питере салон временного омолаживания! Возвращаем юность не навечно, а на время. Как ты думаешь, — разве мало желающих найдётся? Очень много! Очень много! Перед смертью косточки размять, — чем плохо? Аттракцион «Вторая молодость», — а? Дело хорошее! Платить бу-ду-ут!..

И он прищёлкнул пальцами. Господи, почему я его так жалел? — просто сердце срывалось от жалости… Бизнесмен-неудачник…

В прихожей, завязывая шнурки, я молчал, и Славик, стоя рядом, тоже молчал, и Тома, ухватив Славика за плечи, выглядывала из-за его спины молча. И я ушёл.

Долго кружил я по городу, прежде чем зайти домой. Побывал возле своей школы, — только что отремонтированной, но в сущности старой-престарой, — ещё до революции в это здании помещалась головная контора свирского судоходства; всегда у меня оттаивало сердце возле школы… Обогнул по периметру квадратную площадь Речников, — солнечную, с голубями на покорёженном, сто лет не обновляемом асфальте. Зашёл в книжный магазин, где в начале 90-х хорошо отоваривался самой необычной литературой; поглазел на полки, ныне плотно заставленные одними дамскими детективами… Вышел на улицу, и дворами, дворами, по детским песочницам, по клумбам, протискиваясь между ржавыми гаражами, между рассевшимися от времени дровяными сараями, продираясь сквозь колючую проволоку корявых акаций, устремился к дому.

Дома было тихо-тихо. Я испуганно, на цыпочках пробежал на кухню, никого там не обрёл, свернул в гостиную, — и навстречу мне встала с дивана Петровна.

— Андрюшенька! — сказала она глубоким, спокойным голосом. — Где ж ты был-то? Я тебя жду-жду… Сядь, поговорить надо.