Георгий Кублицкий - Три нью-йоркских осени

Спустя некоторое время он отправился в заграничную поездку. Был в Каире, посмотрел, как строится плотина в Асуане. Поехал в Будапешт, Вену, Рим. На пресс-конференции в Афинах (кажется, первой после той, объявленной «последней») бесплатно давал грекам советы, как им бороться с «проникновением коммунизма».

Это было щедрой благотворительностью. Вообще-то Никсон стал брать за советы довольно дорого: переехав из неблагодарной Калифорнии в Нью-Йорк, он вступил в коллегию адвокатов и стал компаньоном юридической фирмы «Мадж, Стерн, Болдуин энд Тодд». Впрочем, может быть, теперь к названию прибавилось «энд Никсон».

Никсона пустили в ГДР, в Берлин. Он носил с собой тяжелый портфель с визитными карточками для автографов. Портфель не сбавил в весе: гостю удалось раздать семь карточек. Никсон очень рассердился на жителей Берлина. Удалившись в западном направлении, он на пресс-конференции обругал ГДР «полицейским государством».

Его спросили о планах.

— Ныне я частное лицо. Адвокат в Нью-Йорке. В Америке, как вы знаете, быстро уходят с политической сцены…

Это журналисты знали. Однако окончание фразы прозвучало многозначительно:

— …но и приходят на нее тоже очень быстро.

Продолжая турне по Европе, частное лицо, адвокат Никсон позавтракал с де Голлем, и поболтал с Аденауэром.

Вернувшись домой, в адвокатскую контору, он время от времени делал заявления. Московский договор Никсон сначала кисло приветствовал, но с такими оговорками, что приветствие смахивало на эпитафию. Дик не менялся в главном. От юношески невинного влечения к ФБР, от разглядывания в лупу агентурных пленок он, пройдя ряд стадий, стал пропагандировать идею созыва лидеров Запада для создания единого фронта против коммунизма на Кубе и в других районах.

Нет, не сиделось Никсону ни в роскошных 12-комнатных апартаментах на Пятой авеню с видом на Центральный парк, ни в адвокатской конторе вблизи Уолл-стрита! Один американский журналист сравнил его с канатоходцем, шлепнувшимся на песок арены. Он раздваивается: одна половина его существа льнет к безопасной земле, другая тянется вверх, в скрещение привычных прожекторных лучей.

Журналисты не раз пытались выяснить, каковы дальнейшие намерения канатоходца, попробует ли Дик Никсон снова карабкаться вверх?

На очередной пресс-конференции он сказал по поводу своей адвокатской практики:

— Это очень выгодное положение для меня, и многие считают, что мне не следует больше рисковать.

Но он, Дик Никсон, слишком печется «о благе страны» и престиже республиканской партии, чтобы оставаться совершенно в стороне от предвыборной борьбы.

— Я готов сделать все необходимое, чтобы республиканцы выдвинули на пост президента самого популярного и самого достойного человека.

Чертовски хотелось бы знать, кого Дик Никсон имел в виду? Некоторое время спустя последовало еще заявление:

— Я заявляю — раньше я этого не говорил, — что принесу любую жертву ради этого.

Вот поистине мужественные слова! Какие перемены в Никсоне! Но в чью же все-таки пользу собирался он отказаться от притязаний на участие в предвыборной гонке? Кого считал самым сильным, самым популярным, самым достойным человеком среди республиканцев? Рокфеллера? Голдуотера? Может быть, Лоджа? Послушаем:

— Люди даже останавливают меня на улице и просят выдвинуть мою кандидатуру.

Но, может, его неправильно поняли? Нет, выступая по телевидению, он уточнил, что принял бы предложение о выдвижении своей кандидатуры на пост президента.

В начале 1964 года поговаривали, что республиканцы, возможно, сделают ставку на Никсона: Рокфеллер кажется им несколько левым, Голдуотер — чересчур правым. А Дик — между Рокки и Барри. Где-то посерединке.

В один из прекрасных дней Дик выступил в республиканском клубе Филадельфии перед дамами приятными во всех отношениях. Почтенные матроны сидели в модных меховых шапках-башнях, кутались в меха и благоухали дорогими духами. Никсон юношески бодро вскочил на стул и произнес речь. Ему устроили овацию. И в зале пронесся боевой клич прошлой предвыборной кампании республиканцев:

— Мы хотим Никсона! Мы хотим Никсона!

Но, к большому огорчению Дика, этот клич в общем-то заглох под сводами филадельфийского клуба. На сборищах республиканцев все чаще стало раздаваться:

— Мы хотим Барри! Барри — в президенты!

Разговаривая однажды с американкой, которая занималась составлением библиографического справочника о Тургеневе, мы как-то незаметно покинули поэтический «Бежин луг» и углубились в джунгли предвыборной Америки.