Георгий Кублицкий - Три нью-йоркских осени

Следующий день. Тысяча девяностое заседание комитета открылось в 10.47, причем на местах были представители всего 42 делегаций. Парламентская процедура взаимных поздравлений и выражения благодарности ограничилась на этот раз тем, что председатель благодарил за речь, а ораторы выражали ему благодарность за то, что им была дана возможность произносить речи.

Но какой вопрос обсуждался на этот раз Политическим комитетом? Может быть, что-либо третьестепенное? Может быть, проблема, которая никого не волнует, — бывают ведь и такие. Нет, в повестке дня был «вопрос вопросов» — проблема разоружения.

Один из делегатов напомнил, что, пока в комитете неторопливо, со вкусом, толком, расстановкой произносятся речи в духе лучших традиций буржуазного парламентаризма, мир тратит на вооружение 328 миллионов долларов в день.

Председатель поблагодарил его за интересное сообщение.

Да, если бы мое знакомство с жизнью на островке ООН ограничивалось 1960 годом, к которому относится описанное выше, я бы, наверное, заразился здесь хроническим пессимизмом. Но я видел, как в последующие годы дали ростки зерна, посеянные дипломатами стран социализма, всколыхнувшими болото обветшавших традиций, утверждавшими в ООН новаторскую дипломатию прямого, честного, открытого разговора.

С механизмов корабля под голубым флагом стали счищать ржавчину, заменили кое-кого в команде, и, когда неожиданно разразился жесточайший шторм, он не пошел ко дну. Он держался на волнах, доказав свою пригодность к рейсам мира.

Этот шторм налетел осенью 1962 года. Его назвали «кубинским кризисом».

Скоро семь. За мутно запотевшим стеклом — желто-серая полутьма. В колодец внутреннего двора гостиницы осенний день еще не заглядывал, но многие окна сегодня непривычно рано светятся сквозь занавески. И чьи-то стремительные шаги в коридоре. Или мне чудится эта тревожная поспешность?

Вчера я вернулся в третьем часу ночи промокший и продрогший. Под горячий душ — и за дневник. Ну и денек!

Уже с утра что-то тревожное носилось в воздухе. Слишком много полицейских появилось на улицах, чересчур часто завывали требовательные сирены бешеных черных машин, летящих на красный свет уличных перекрестков.

Радио передало: скоростные бомбардировщики разосланы по стране за сенаторами, президент срочно собирает их в Вашингтоне.

К полудню приближение бури отметил самый чуткий нью-йоркский барометр: на бирже полетели вниз весьма солидные, устойчивые акции. Электронные биржевые машины, захлебываясь в потоке сделок, стали опаздывать на полчаса. И вот на всех телеэкранах замелькали дикторы:

— В семь часов заявление чрезвычайной государственной важности. В семь часов! По всем каналам!

Семь часов застало меня на улице: весь Нью-Йорк был в движении, ни одного свободного такси. Прохожие повалили в дверь ближайшего бара, оттискивая растопыревшего руки хозяина.

На трех экранах над стойками президент Кеннеди, подняв глаза от стола, произнес:

— Добрый вечер, мои соотечественники.

Он не улыбался. Голос его звучал глуховато. Данные разведки… Советские базы… Строгий карантин вокруг Кубы… Все суда будут задерживаться для осмотра…

— Никто не может сказать, какие жертвы ждут нас в будущем, в ближайшие месяцы… С божьей помощью мы обеспечим свободу и мир.

Президент растаял на экранах. В баре загалдели. Вырывались слова: «Блокада, война!» Я поспешил за дверь. Машинально прочел название бара: «Белая роза». Полисмен на углу привычно играл дубинкой, обвив ее ремешком кулак боксера. Толпа? Обычная толпа, только лица угрюмее и сосредоточеннее, чем всегда. Но молчаливую очередь у газетного киоска я видел впервые.

Час от часу известия становились все тревожнее. Во Флориду перебрасывались войска. Морская пехота заняла исходные рубежи. Корабли стали смыкать кольцо.

Поздно вечером я поехал к знакомому работнику нашего представительства: хотелось переброситься словом с кем-то своим. Возле его дома был расположен всегда переполненный по вечерам зал кегельбана. Ярко освещенный, он на этот раз был совершенно пуст. Кучка служащих встревоженно слушала полисмена, который рассказывал что-то, загибая пальцы.

Мой знакомый еще не возвращался из представительства. Жена сказала, что он должен быть с минуты на минуту.

— Прибегает ко мне соседка в совершеннейшей панике, — говорила она, накрывая на стол. — Ее Гарри сейчас в Сан-Франциско, у нее трое ребят, старшая — ровесница нашей Надюшке, двое еще меньше. Спрашивает: «Как вы, советские, думаете, это очень серьезно? Если что, то куда лучше всего эвакуировать детей?»