Кэрол Берч: Зверинец Джемрака

— Врешь! — проорал он.

Никогда не думал, что у него такой громкий голос. Такой подошел бы человеку раза в два крупнее.

— Врешь!

— Это я-то вру? — хрипло выкрикнула мать и, схватив его за оба уха, принялась трясти, точно его голова старая подушка, которую нужно как следует взбить.

Когда она его отпустила, он зашатался. Мать завопила что было мочи и выбежала на мостки. На крик одна за другой выскочили все соседки с подоткнутыми юбками: у кого в руке нож, у кого — палка или кастрюля, a y одной даже подсвечник. Мамин кавалер выхватил собственный нож — грозный большой кинжал — и принялся с яростью пробираться сквозь толпу женщин, занеся его над головой, осыпая всех проклятиями и называя шлюхами. Растолкав соседок, он добежал до моста.

— Я тебя, зараза, достану! — крикнул он матери. — Достану и зенки-то повыколю!

Той ночью мы сбежали. Или я так запомнил. Может, и не той самой ночью, а несколько дней или недель спустя, но больше я Бермондси не помню, только яркую луну над рекой, пока семенил за босыми ногами матери через Лондонский мост навстречу второму рождению. Мне было восемь лет.

Знаю, что мы вовремя добрались до окрестностей Рэтклифф-хайвей, и там-то я столкнулся с тигром. Все, что произошло потом, было следствием той встречи. Я верю в судьбу. Это как играть в кости или тянуть жребий. Так было всегда. Конечным пунктом наших странствий стала улица Уотни. Поселились мы в «вороньем гнезде» [1] «Воронье гнездо » — наблюдательный пост в виде бочки, расположенный на мачте парусного судна (здесь: перен.). — Здесь и далее примеч. переводчика. — доме миссис Реган. К входной двери надо было подниматься по длинной лестнице. Подвальные помещения были обнесены решеткой. Там, в глубокой темной яме, по ночам собирались мужчины: играли в карты и распивали крепкие напитки. Под нами жила сама миссис Реган, высокая, изможденная жизнью женщина, с бледным, вечно испуганным лицом, и ее постояльцы — матросы, торговцы, сомнительные личности всех мастей, постоянно сменявшие друг друга. Этажом выше раcполагался мистер Рубен, старый негр с седой головой и пышными светлыми усами. Комната, где жили мы, была поделена пополам занавеской, по другую сторону которой обитали две старые прусские потаскухи — Мари-Лy и Бархотка. Дни напролет они только и делали, что храпели. В нашей части комнаты было окно, выходившее на улицу. По утрам к моим снам примешивался запах дрожжей из пекарни напротив. Каждый день, кроме воскресенья, нас будил грохот тележки, которую булочник катил по мостовой в самую рань. Затем торговцы на рынке начинали разворачивать свои палатки. Уотни-стрит представляла собой один большой рынок. Здесь пахло подгнившими фруктами и овощами, резко разило рыбой, а у входа в мясную лавку, через три дома, стояли два огромных мясных лотка, украшенные отрезанными свиными головами, заносчиво вздернувшими бледные пятачки. Тут и близко не чувствовалось той вони, что преследовала нас в Бермондси. Пока мы не перебрались на Хайвей, я и не понимал, что в Бермондси пахнет дерьмом: ведь я был всего лишь ребенком и думал, будто весь мир воняет. Уотни-стрит, Хайвей и их окрестности казались мне слаще и чище всего виданного прежде; лишь потом я с огромным удивлением узнал, что остальным людям эти места представлялись ужасной вонючей дырой.

Кровь и рассол стекали по мостовой в сточные канавы и впитывались в грязную жижу. Каждый день с утра до вечера тысячи ног разносили эту грязь по всей улице, она заползала в каждый дом — вверх по лестницам, в комнаты. Босые пятки привычно погружались в нее, но она все равно была лучше, чем вонючая илистая тина из Темзы.

Полоски липкой бумаги от мух висели над каждой дверью и каждым торговым лотком, черные от мириад насекомых, но мухи продолжали беспечно кружиться над тончайшими ломтями рубца — утром подмастерье мясника первым делом нарезал его и выставлял в витрине.

На Уотни-стрит можно было купить все, что душе угодно. В том конце, где обитали мы, были жилые дома, а остальную часть занимали магазины, пивные и рынок. Продавали тут дешево ношеную одежду, старые железяки, всякий хлам. Кочаны капусты, крупные шишковатые картофелины, баранья печенка, соленые огурцы, кроличьи шкурки, связки колбас, коровьи копыта, округлые и раздутые животы шедших мимо женщин — все это мелькало у меня перед глазами, когда я проходил по рынку. Толпы нищих и всякой шушеры рылись в кучах изношенных туфель и платьев, сновали, точно муравьи, толкались, пихались, ругались последними словами — злобные старухи, дети вроде меня, матросы, расторопные смышленые девицы и потрепанные мужчины. И все орали что есть сил. Когда я впервые вошел в эту толпу, то подумал: «Боже ж ты мой, как бы не утонуть в этой грязи!» — а с моим ростом это было легко. Главное — держаться поближе к телегам, чтобы было за что ухватиться.