Юсеф эль-Сибаи - Водонос умер

Процессия приближалась к цитадели. Пот лил с лиц «благородных» и музыкантов да и всех, кто принял участие в процессии.

Шеххата вытащил платок. Вытирая пот с лица, он спросил покойника: «Ну как, доволен? Приспичило тебе упокоиться на кладбище аль-Имам. Ближе не мог? Около дома тебя бы надо было хоронить. Ты что, думаешь, твои близкие будут ходить к тебе в такую даль? Как бы не так! Не дождешься!»

Вышли из цитадели и направились к кварталу Мугавизин. Дорога стала сужаться. Это позволило сблизить ряды шедших впереди «благородных». Они начали переговариваться между собой, жаловаться на усталость и проклинать покойника. Лишь один сохранял полное спокойствие и безразличие, оставался полусонным. Это был шейх Сейид аль-Холи, или как его называл Шеххата — передвижной склад наркотиков, а другие — господин Кейф. Шел он молча, спокойно, не обращая внимания на происходящее вокруг. Но вдруг и он почувствовал усталость, остановился, изумленно поднял брови и, обращаясь к окружающим, спросил:

— Что такое? Еще не дошли?

— Пока нет, — ответил Шеххата. — Иди, иди, не задерживай всю процессию.

— Сколько можно? Мы что — идем на кладбище или на небо?

Кто-то взял шейха за руку и успокаивающе сказал:

— Не расстраивайся" осталось совсем немного.

— Клянусь аллахом, и шага не сделаю! Разве мы так договаривались?

— Иди ты, не шуми, не дело так, неприлично.

— Нет ничего неприличного. Кому нравится, пусть идет дальше, а я сяду вместо него. Что такое? Издеваются надо мной?

Компаньонам пришлось подпереть старика и толкать вперед. Он вынужден был двигаться дальше. Но каждый шаг он сопровождал жалобами:

— Позор вам, люди, ноги подгибаются, а вы? Как это все называется?

Но его не слушали, а продолжали тащить дальше. Старик совсем обиделся и застонал еще громче:

— А-а-а, о горе, о горе!

Из глаз его полились слезы. Шедшие за гробом удивились, услышав плач. Паломник Сурур даже остановился на некоторое время. Но тут же сообразил и заговорил:

— Аллах тебе в помощь, шейх Сейид… Дело в том, что он хорошо знал покойного, они жили душа в душу, большие были приятели.

Остальные пытались урезонить плачущего шейха и заставить его замолчать.

— Хватит тебе, ни к чему это… Ты ж мужчина, ну перестань, неудобно…

— Оставьте меня, я не мужчина, — заорал тот во все горло. — Не могу я иначе… Оставьте меня в покое.

— Хватит, хватит шуметь… Уже пришли. Успокойся, не устраивай шума на людях.

Процессия и правда подходила к кладбищу. "Благородные" заняли свои места у деревянных ворот. Водонос начал кропить водой дорогу к могиле. В склепе зияла большая дыра, вниз спускалась лестница, в стороне лежали длинные камни, которыми замуровывался вход в могилу.

Участники процессии окружили носилки. Рыдания и причитания усилились. Глядя на покойного, Шеххата зло прошептал:

— Умаял ты нас, да отплатит тебе аллах тем же!

Вытирая грязные слезы, шейх Сейид заговорил:

— Еще немного, и я сам бы ноги протянул. Но бог милостив.

Пока помощники Сурура готовились переносить покойника в склеп, из-за их спин выбежали несколько человек, уселись около могилы и начали читать коран, но так, что ничего нельзя было понять. Только они приступили к исполнению своей миссии, как Сурур приказал перестроиться "благородным". Они засуетились, один толкнул Шеххату и услышал в ответ:

— Полегче ты, чтоб тебя! Куда торопишься? На пожар?

Покойника опустили, наконец, в могилу, вход в нее заложили камнями. Участники процессии посмотрели на свою работу так, будто совершили что-то святое. Глядя друг на друга, "благородные" радовались про себя: "Вот и все, пора возвращаться".

Около двух часов пополудни все сидели в своей кофейне. Паломник Сурур начал производить расчет. Когда подошла очеред Шеххаты, он подсел к Суруру поближе. Он потирал руки и широко улыбался. Глава фирмы хорошо знал, что такая улыбка будет ему дорого стоить. Быстро вытащив из кармана монету в десять пиастров, Сурур протянул ее Шеххате, приговаривая:

— Бери и будь доволен, честно заработал.

— Постой-ка, приятель… Видишь ли, мне нужно…

— Ни миллима больше! Иди, аллах подаст! И так я тебе заплатил больше всех.

— Знаю, можешь не говорить. Но послушай, что скажу — поиздержался я, дал бы взаймы.

— Взаймы? Ты что же, думаешь — я банк? Тебе мало того, что уже получил?

— Ты один у нас благодетель. Если кому становится трудно, к кому, кроме тебя, он пойдет, кто его выручит? Ты нам как отец родной, как мать!