Мартин Эмис - Записки о Рейчел

— Убирайтесь, — сказал я трем другим. Поколебавшись, они тоже пошли. Немного запоздало я проорал им вдогонку:

— Мой брат не желает водиться с придурками вроде вас! — в надежде, что в понедельник они еще ему за это накостыляют.

— Привет, Валентин. Как прошел день? Понравилось играть в футбол?

Он совершенно не был смущен: стоял, уперев руки в боки, и жевал жвачку.

— Чего вы к нему привязались? Что он вам сделал?

— Я почти его не бил, — сказал мой брат. — Другие били больше.

— Но что он такого сделал? За что они его били?

— Его все бьют.

Я смотрел на него и не знал, что сказать. Тогда я схватил его за плечо и стукнул кулаком в лоб. Но без особой убежденности.

Мы с Рейчел неподвижно лежали на моей кровати. Близилось время ужина. (Те, кому еще нет двадцати, не обязаны соблюдать условности: не считая участия в общих трапезах, они могут уходить и приходить, когда им вздумается.) Моя комната, одна из трех длинных чердачных комнат с низкими потолками, была в порядке, особенно если учесть, что у меня не было возможности ее подготовить к приходу Рейчел. Стены отражали мои мимолетные увлечения разных лет: плакаты Джимми Хендрикса, Одена и Ишервуда, Распутина, репродукции Лотрека и Сезанна. Книжный шкаф повествовал о моей юности: «Так держать, Дживз», «Черная беда», «Суть дела», «Поздние люди», «Влюбленные женщины», «Горменгаст», «Колыбель для кошки», «Посторонний». Комплект шахмат, рисунок младшей сестры, открытки на каминной доске. Все было напоказ — чего уж тут добавить? Между тем одно жизненно важное изменение было внесено перед нашим приездом. В то утро, еще до школы, еще прежде чем побежать откупаться от безногих музыкантов, я сделал панический телефонный звонок. Я позвал Себастьяна и, посулив ему десяток сигарет, упросил пойти и поменять эту хренову лампочку в моей долбаной комнате. Там была такая розоватая лампочка в светильнике у кровати, специально для того, чтобы каждая деревенская девушка, которую мне удавалось приманить, моментально врубалась, насколько я сексуален. Себ, как и было поручено, вкрутил обычную лампочку. И правильно — не стоит пугать бедную городскую девушку своей эксцентричностью.

Когда я привез Валентина, большая часть гостей была уже в сборе. Я присоединился к Рейчел и домработнице на кухне, а затем был призван в качестве грубой силы таскать стулья и двигать обеденный стол. Я показал Рейчел ее комнату на втором этаже, а затем мы поднялись ко мне на третий. После недолгого и ленивого взаимного ощупывания я завел вялый разговор. Начинало темнеть. Мы говорили о наших отцах, сойдясь в том, что мужчинам живется проще, чем женщинам.

— Женщинам приходится иметь дело с детьми, месячными и прочим, на них вся ответственность. — Я вздохнул. — Если девушка спит со всеми подряд — она шлюха, если парень, то он — крутой. И общество, и природа, похоже, сговорились против…

— Ты так думаешь? Не, я не согласна, — пробормотала Рейчел мне в подмышку. — Ты, наверное, скажешь, что это сплошная… морока, но рожать детей — это единственное, чего не могут мужчины, а женщины — могут. И они должны этим гордиться. Это уравнивает счет.

Я хотел было заклеймить эту точку зрения как догму, навязанную сексистами, и все такое, но вместо этого сказал:

— Я вовсе не думаю, что это одна морока. Но что это значит: уравнивает счет?

— Смотри. Давай по-честному — к тридцати пяти женщина, как правило, выглядит просто ужасно. Жухлое лицо. Про фигуру забыто, волосы поблекшие и сухие. Мужчинам же время даже идет на пользу. По крайней мере, — она зевнула и крепче прижалась ко мне, — их лица не жухнут, как у женщин. Так что хорошо, что женщины могут заниматься семьей. Как твоя мама.

На Рейчел было короткое красное платье — без колготок. Я положил руку ей на ляжку, туда, где начиналась задница, на кромку ее шелковых трусиков.

— Может быть, — сказал я, чуть-чуть отодвигаясь, чтобы дать место эрекции. — В смысле, чтобы им было чем заняться? Но тогда моя мать в полном дерьме. Что ей останется, когда вырастет Валентин?

— Мм. Пожалуй.

— В любом случае, я рад, что ты приехала.

Она что-то сонно промычала в ответ.

Я извинился и отправился вниз, чтобы отхаркаться и помочиться. Спускаясь, я по непонятной причине чувствовал себя как-то нервно и словно бы уязвленно.

В проходе, ведущем к уборной, я встретил отца. На нем была черная рубашка по последней моде (распространенной, конечно, только среди мудаковатых стариков), и он как раз раскатывал рукава. Он выглядел не просто хорошо, он выглядел изысканно.