Михаил Мамаев - Босфор

Понимал, Ламья ввергает меня в омут, в чувственный эксперимент.

И не сопротивлялся.

Так было легче забыть Наташу, рядом с которой мог быть лишь мужчиной и притом только сильным.

И все же я думал о Наташе, особенно по ночам, под утро.

Выходил в холл, включался в сеть, набирал номер.

Иногда к телефону никто не подходил, сколько бы ни ждал.

Или трубку брала Жале, и я молча слушал ее не проснувшийся драматический тенор.

Но бывали случаи, когда подходила Наташа.

Голос был таким же.

И другим.

Как, наверное, вся Наташа.

Когда человек оказывается брошенным, или уходит сам, он мгновенно меняется.

Хотя, возможно, это и не так.

Просто перестаешь видеть в нем свое отражение.

С приходом февраля затворничество кончилось. Отправился к Денизу в агентство.

Начинался новый модельный сезон. Рекламировали коллекции одежды на весну и лето.

На одно шоу меня утвердили.

Через неделю была репетиция.

Понимал, рано или поздно встречу где-нибудь Наташу. Что скажу? И она мне? Как мы сможем работать бок о бок?

После любви порой так и подмывает ненавидеть. Лишь потом наступает равнодушие. Но за что мне было ненавидеть Наташу? И я оставался неравнодушным.

Мы не пересекались.

— Что с работой у Наташи? — спросил Дениза. — Ее нигде не видно.

— Она ушла от нас, — ответил он без сожаления. — В другое агентство. Разве ты не в курсе? Хорош! Столько прожил с девушкой, столько нервы ей трепал и ничего не знаешь!

Дениз так шутил, это был его стиль. Но он был прав.

Началась первая репетиция.

Нас было двенадцать человек — шесть парней и шесть девушек. Из разных агентств, но где-то когда-то уже встречались. Это приключается со многими нормальными людьми, даже если они все время ходят по улицам, которые нигде не пересекаются.

Мысленно рыдал от счастья, вдыхая полной грудью атмосферу надвигающегося праздника, где и мне отводилась своя роль. Невидимые слезы грозили затопить город.

Постановку делала Гая. Гая была Денизом наоборот. С ней можно было расслабиться.

Подиум был готов. Только с задником рабочие еще возились. Хороший задник — половина успеха шоу. Самые главные рекламные кадры снимаются во время последнего выхода, когда все участники выскакивают на подиум и ведут себя, словно авторы коллекции во время показа успели слетать на Солнце и воткнуть национальный турецкий флаг.

Когда в первый раз участвуешь в показе, кажется, невозможно удержать в голове его сложную конструкцию. Когда, в чем и с кем выходить?

Помогает музыка.

Как в балете и любви.

Постепенно напряжение спадает.

Становится легко делать длинные проходы по языку — так модели называют подиум — импровизировать с партнерами, улыбаться зрителям и фотокамерам, и целых сорок пять минут тешиться иллюзией, что ты само совершенство!

Отработал хорошо. В один момент, правда, чуть не опоздал к выходу. Кто-то по ошибке взял с моей вешалки джинсы. Я был в трусах, когда обнаружил. К счастью с майкой, что надел, прежние джинсы сочетались. Вышел в них, и никто не заметил.

Ламья сидела в зале. Иногда поглядывал на нее во время проходов. Лицо было невозмутимо, и я не мог понять, нравится ей показ или нет.

Фотографы не давали забыть о себе. Оставалось только радоваться, что мы о них не спотыкаемся. Они работали для газет. Там часто печатали картинки с красивыми лицами.

Для турков газеты, примерно, то же, что Коран или Конституция. Если твоя физиономия появится в известной газете, на улицу лучше не выходить. За тобой будет следовать толпа, выклянчивая автограф и разрешение поцеловать в щеку. На тебя будут шумно показывать пальцем из проезжающих автобусов и автомобилей, проплывающих по Босфору катеров, из пролетающих по небу самолетов и космических ракет… Словно ты смесь черепахи, крокодила, попугая и удава одновременно! Но через день на тебя никто не посмотрит, даже если ты встанешь посреди улицы, будешь бить кулаком в грудь и кричать, что ты тот, кого вчера они всей страной любили, как родного.

После шоу устроили банкет.

Мы нашли тихий уголок у кулисы, уселись на полу, поставив между ног тарелки с закуской, бутылку вина и бокалы.

Негромко мурлыкала музыка.

Устало звенели посудой.

Обсуждали завершившуюся работу.

Благодарили друг друга и строили планы.

Мы выпили.

Вдруг я почувствовал, что опять срываюсь в прошлое.

— Помнишь, рассказывал, что играл в театре? — спросил я. — Иногда мы играли в планетарии. Вокруг аппарата, в котором живут планеты и звезды, возвышался помост. Он соединялся со сценой настилом из досок. Когда актер двигался по настилу, конструкция вибрировала.