Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

Все три командира взвода покинули ювелирсклад, оставив невежливого стража в одиночестве. Погода мерзкая, морось, муть. Беды не кончились. Мотоцикл старшины Яицкого заупрямился. Заводиться не хотел. Русланов остался с ним возиться, а Загинайло и Корзинкин пошли пешком по Большому проспекту Петроградской стороны — к стадиону Ленина.

— Вот и работай с такими! — высказался, все еще кипя, Корзинкин.

— Давно бы надо пинком в зад, в народное хозяйство, пусть там, хамло, права качает. А — терпим. Да и парень-то он неплохой. В огонь и в воду. Перворазрядник, умный, башка. А с норовом, на дыбы, конь Клодта! Может, тебе, Загинайло, удастся его укротить. Нам — никак. Даже сам Колунов редко к нему нос сует, пост его стороной за километр объезжает.

Прошли весь проспект, повернулись лицом к стадиону Ленина. Вдруг повалил сырой снег, густо-густо, лавиной, залепил их с головы до ног, надел на их шинели еще по одной, толстой, снежнотающей. Вот и иди, такой-сякой, убеленный, вслепую, с залепленным лицом, туда — не знаю куда. Два лейтенанта, а может, два полковника, на плечах по сугробу, а шапка в папаху выросла…

Офицеры расстались, у каждого из них свои дела. Загинайло весь день и всю ночь, сначала в сопровождении прапорщика Бабуры, потом один ходил от поста к посту, проверял службу милиционеров своего взвода. Он уже свыкся, освоил эту специфику, с прошлого дежурства точно запомнил, где что. Память, глаз. Цепкость, зоркость. Все, все приметил, что другой не увидит. Наблюдательность — одно из его достоинств. Что есть, то есть. К концу смены притомился, ноги гудели, как чугунные. На флоте такого труда ногам не бывает. Мог бы, конечно, прикорнуть на каком-нибудь посту часок-другой, да и не без комфорта, на мягком кожаном диване, до шести утра, когда транспорт начинает ходить, как советовал ему прапорщик Бабура, но он этого послабления себе не позволил.

После дежурства, на следующий день, в 8 часов утра, сдав смену командиру первого взвода Шаганову, тому самому горластому усачу, который ничуть не погрустнел с их последней встречи, Загинайло вернулся к себе в казарму. Бездумно прошел мимо вахтера и поднялся по ступеням на свой этаж. Только б до койки, брякнуться, в чем есть, не разоблачаясь, и задать хорошего храпака на полсуточек. Вставил ключ в замочную скважину, а открывать-то нечего, дверь незаперта. Любопытные дела. Входит. Кто-то тут есть. Сюрприз. Фря! Незваная гостья. Дочь полковника Колунова. Парилочка, чарка папы и доченька впридачу. Постель разобрана, простыня — сама белоснежность, снега заполярные. Фря на постели развалилась, голая, смуглая, голову к нему повернула, татарские скулы, глядит грубо и нагло глазищами раскосыми. Кобыла!

— Сменила белье. Свое из дома принесла. Ты, Загинайло, живешь как в хлеву. Как свинья, по уши в грязи. Ну, что стоишь, хлебало разинул? Скидай шмутки и — в постель! К станку! За работу! Живо! — проговорила Фря тоном приказа, не терпящим возражений. О! Голос у нее — сталь, дочь своего отца.

Фря засмеялась, томно потянулась, распростертая на постели, закинула руки за голову.

— Эх, Загинайло! — сказала она, как бы смягчаясь. — Ты послушай, у меня есть сестренка, школьница, девять лет. Вот я ее вместо себя потом тебе приведу. Пора ей уже начинать. Хочешь? А ты — водку жрать мастак. Илья-Муромец. Ведрами. Эх ты, Загинайло, Задирайло! Дракон татуированный!.. Считай, что тебе еще одно испытание. Постарайся. Твой брат Петр на этот счет был что надо. Крепыш, как ты, только плечи не такие широкие, поуже, и ноги у него были — ну, Аполлон Бельведерский! А у тебя — как у полярного медведюги. Коротенькие, кривые, в шерсти, и шерсть-то какая-то сивая! Тьфу! Может, у тебя и когти, как у медведя?… Ну-ка, показывай!..

Загинайло проспал весь этот день и ночь, до утра. Проснулся. Один. Фря ушла, оставив ему на столе деньги и записку: «Заработал». Загинайло не погнушался этой платой за постельный труд, на этот счет у него не было предрассудков. У Фри рука щедрая, отвалила ему «капусты» в размере его месячного жалования. Загинайло опять надел на себя все флотское. Штатской одежды он пока не приобрел. Пообедал в ресторане. Пить ничего не стал, ни рюмки. Не оттого, что не привык пить в одиночестве, а — важное дело предстояло сделать в этот день, и требовалась трезвость. Этот день был у него свободный от службы. Загинайло купил в булочной каравай круглого ржаного хлеба. В хозяйственном магазине купил толстую простую свечу. Вечером он поехал на трамвае через Петроградскую сторону, к Островам. Он вышел на берегу Малой Невки, спустился к воде в том месте, где, как он узнал, нашли два месяца назад труп его брата Петра с проломленным черепом и привязанной к груди чугунной болванкой. Загинайло озирался. Безлюдное место. Достал из-за пазухи своей флотской шинели каравай ржаного хлеба, еще теплый и пахнущий свежим хлебным духом. Из кармана вытащил свечу, воткнул ее в середину каравая, зажег свечу спичкой и пустил каравай с горящей свечой по воде, вниз по течению. Загинайло присел на корточки на берегу и следил, как каравай с горящей свечой уплывал дальше, дальше, в сторону залива, во мрак, в ночь. Поминанье по древнему славянскому обычаю, весточка брату Петру на тот свет, в страну мертвых. Ветер набрасывался, ветер-зверь, темный, злой, гнул и трепал пламя, дул на него бурным дыханьем, но стойкое золотое сердечко не сдавалось, не гасло. Загинайло тихо запел: