Жюльен Грак - Сумрачный красавец

У самого окна стоял стол, за которым Долорес, Жерар, Кристель, Анри и Жак собрались, чтобы выпить последний бокал. Аллан, стоя к ним спиной, рассеянно глядел на море. Озябшие, скованные усталостью, они долго сидели молча, будто прислушивались к уходящему времени, отсчитывали невозвратимые мгновения, ускользающие с удвоенной быстротой, как последние песчинки в песочных часах. Чему-то здесь предстояло завершиться.

Музыканты ушли, с будничным шумом собрав свои инструменты. Какие-то люди еще разговаривали, безотчетно понизив голос. Они жались к стенам и смотрели, как в центре зала, вытесняя их, ширится пустое пространство, голая паркетная степь: казалось, по ней пробегают едва заметные волны, как по замерзающей реке, и зал постепенно превращается в бескрайнее, безжизненное ледяное поле. Сквозь окна просачивалось утро, как вода сквозь трещины кувшина, бледнела и увядала праздничная мишура, — легкий сигарный дым, поднявшись к потолку, плыл ровными слоями, круглился массивными завитками, и безнадежно опустевший зал, где еще недавно гремела медь оркестра, становился похож на крепостной бастион после штурма.

Ушли последние гости. Аллан неторопливо подошел к роялю, который еще был открыт, сел за него и, сперва небрежно, потом все больше увлекаясь, начал играть меланхолический ноктюрн. Прозвучали последние ноты, они замолкали так медленно, неохотно, словно перекликаясь, неясные и таинственные. Но люди за столом все еще слушали, с тяжелым сердцем, в скорбном оцепенении. В огромном пустом зале разливалось утро, оно подималось снизу, как морская вода. Где-то в коридоре тоненько прозвонили часы.

Слегка побледневший Анри церемонно поднял бокал.

— За летний отдых, который подходит к концу, и за встречу в будущем году.

— За красоту Кристель и Долорес!

— За вас всех: Кристель, Анри, Жерар, Жак, — счастья вам и долголетия!

Стоя на краю эстрады, опираясь на плечо Долорес, Аллан поднял бокал:

— Мы теперь одни в этом зале. Я верю в утренних призраков. Утро — это время, когда ангелы спускаются с небес, время тяжелых снов. Может быть, какой-нибудь дух присоединился к нашей компании. Не будем его изгонять. Я приглашаю этого неведомого фантома сесть рядом с нами. Я пью за то, что свело нас здесь.

И снова, как каждый год в сентябре, отель "Волны" вдруг разом обезлюдел. В ресторане стояли пустые столы, и сонная тишь воцарилась в коридорах. На окнах вилл хлопали ставни, утра становились короче, и никто уже не торопился на пляж. Потом начались осенние штормы, упорные, нескончаемые, и вдоль берега слышался лишь величавый, немолчный шум сосновых рощ, — ночи стали долгими и холодными, а дома в страхе притаились за увядшей зеленью изгородей. Но Анри, Жак, Кристель, Жерар, Аллан и Долорес и не помышляли об отъезде. Дни становились все короче, пробегали все быстрее, все невозвратимее, — и казалось, что отель "Волны" остается открытым только для них, угощает их плодами осени, только теперь вполне вызревшими, изысканными и терпкими плодами. Вне сезона, вне времени, на фоне все чаще и плотнее окутанного туманом горизонта тянулись для них эти странные дни, под могучий осенний рокот моря, отделивший их от остального мира, — они словно увязли здесь, коротали неделю за неделей в бессмысленном прозябании, в бесцельном ожидании, в изнуряющем безволии. Для каждого из них в каждом из этих дней, выпавших из общего потока, — дней без возраста, обреченных, неотвратимо последних дней, — был пряный аромат свободы; и каждое утро такого праздного дня было как отсрочка приговора, как каникулы школьника, в последний момент продлившиеся из-за траура или из-за болезни, сулило немыслимые радости, исполнение желаний, — словно эти дни, не похожие ни на обычный отпуск, ни на череду будничных забот, вдруг непостижимо раздвинулись, обрели дерзновенную полноту, — единственные дни, в самом деле отвоеванные у смерти.

И дни текли, ничем не занятые, все более однообразные. И между этими людьми, последними свидетелями благословенного лета, на этом унылом берегу, таком странном и чужом в преддверии зимы, возникла потаенная близость. В зале ресторана, где после ужина теперь затапливали камин, вдруг возникала уютная атмосфера былых времен, долгих бесед зимними вечерами. Медленно тянулись часы, они сидели у огня, слушая рассказы Аллана, в которые иногда врывался грохот прибоя, и смотрели, как пляшут на стенах тени, отбрасываемые языками пламени. В быстро смыкавшейся над ними бездне ночи они, как им казалось, были пассажирами корабля, попавшего в ледяной плен, в плен застывшего, замерзшего времени — и в этой неразличимой смене дней, среди этой безжизненной пустоты только одно еще могло иметь смысл: отвага капитана, и, в отрешении от земных дел, вне причалов и якорей, — чудесное рождение новой жизни…