Жюльен Грак - Сумрачный красавец

Она смеялась у самых его губ, почти не сдерживаясь, бесстыдным, зазывным смехом, чувствуя, что и он дрожит от желания.

— Еще один вальс? А я так устала.

— Это последний вальс, Ирэн, не отказывайте мне, прошу вас.

Она медлила, изображая задумчивость. И вдруг в ее глазах блеснул странный огонек.

— Я согласна, но только если вы согласитесь выполнить одно условие.

— Какое? Принести вам голову Иоанна Крестителя?

И снова под черной маской сверкнули ее зубы. От этого чувственного лица исходило непобедимое очарование, которое в такой странный вечер нельзя было объяснить одним лишь зовом плоти.

— О нет. Так много мне не требуется. Но раз вы мой друг, расскажите все, что вы знаете об Аллане.

— Но, Ирэн… Странная вы Саломея! Я знаю о нем совсем мало. И скрывать тут абсолютно нечего. Почему вы задаете этот обыденный вопрос с таким серьезным видом, будто склоняете меня к предательству?

Ирэн холодно и нагло улыбнулась.

— Милый Жак, не прикрывайте вашу ревность знаменем бескорыстной дружбы. Вы даже не представляете, как вы смешны.

— Теперь я не смогу вам ничего сказать, даже если бы хотел. Нет, я не ревную, но мне не нравится ваш вопрос, я чувствую в нем угрозу.

— Что ж, как вам будет угодно. Я смертельно устала. Уведите меня отсюда.

После холла, залитого ослепительным светом, длинные коридоры казались полутемными, от ночного холода, ползущего с моря, перехватывало дыхание. Они шли быстро, бесшумно, словно пара гостиничных воров, покидающих место преступления. Здесь, вдали от музыки и ярких огней, наедине с неукротимой Ирэн, размашисто шагавшей рядом, Жак снова ощутил ком в горле, мучительную, неодолимую робость.

У двери своей комнаты Ирэн обернулась. Жак почувствовал, что краснеет до ушей, и, потупившись, смущенный и растерянный, ухватился за ее руку, как тонущий за обломок корабля.

— Комната Аллана почти напротив моей. Зайдем на минутку, — прошептала она, бегло поцеловав его в лоб.

Жак безвольно повиновался. В комнате Аллана было совсем темно; слабый луч света, проникнув сквозь приоткрытую дверь, упал на синий плащ, на тускло блеснувшие индийские кинжалы. Углы комнаты прятались в непроницаемой тьме. Там и сям свет хищно выхватывал из мрака металлические ручки, замки, накладки на мебели. Все это наводило на мысль о потайном фонаре, о внезапном испуге, раздирающем плотную, как ткань, тишину. Время нависало над головой, давило на плечи. Ирэн, величавая в своем торжественном наряде, еще не освоившаяся в темноте, застыла на месте: ее лицо, полускрытое черной шелковой маской, будто само хотело слиться с ночным мраком.

— Ирэн, ты сошла с ума, — прошептал Жак, вдруг назвав ее на "ты", дергая ее за руку, совсем потеряв голову от страха.

Послышался спокойный шепот:

— Отстань. Это его кабинет, верно?

— Да, только уйдем отсюда поскорее. Уйдем, прошу тебя. Что тебе здесь понадобилось?

Было слышно, как ее ловкие руки шарят по столам, дергают ящики, перекладывают бумаги с непостижимым проворством животного. Однако очертания ее чуть склоненной рослой фигуры оставались неподвижными. Жак почувствовал, что его пробирает озноб.

— Посмотри! — Тихий голос, ставший от жадного любопытства почти детским, прозвучал так близко от него, что он вздрогнул. Едва не наткнувшись на него, словно забыв о его присутствии, Ирэн медленно вытянула руку, — она держала за ствол револьвер.

— Ирэн, уйдем отсюда! Умоляю тебя, уйдем!

И опять возле него прозвучал шепот, едва слышный, спокойный, невозмутимый.

— Какой ты еще ребенок! Туг нечего бояться. Аллан внизу, в зале, танцует с Долорес. А здесь занятно, правда? Тебе неуютно в темноте?

— Ирэн, умоляю тебя, — только не здесь, Не здесь!

— Иди ко мне…

Она притянула его на диван, своей грудью слегка коснулась его груди. Под черной маской, меж полураскрытых, замерших темных губ, блеснули влажные зубы, ее лицо склонилось над ним медленно, как во сне. Жак почувствовал, как в нем поднимается волна грубого желания.

— … Обними меня.

И он растаял во влажном, щедром тепле.

— Уже светает. Над морем занимается день. В зале, где толпа заметно поредела, где все реже слышались громкие голоса и звон бокалов, повеяло тихой грустью, как бывает, когда праздник подходит к концу и пары разнимают сплетенные руки. Порой вдруг на мгновение среди веселья повисала тишина, — пустая, тоскливая, давящая, — взрыв смеха прогонял ее, но она возвращалась, неотвязная, как оса, уверенная в своей скорой победе. И когда опять хлопали двери, когда уходила еще одна пара, по залу прокатывалась волна холода, и вздрагивали обнаженные плечи, зябко съеживались спины. В окна, выходившие на тихое, недвижное море, уже виднелась чуть заметная серая полоска над горизонтом.