Себастьян Фолкс - Неделя в декабре

Насколько знала Ванесса, Джон за всю жизнь не прочитал ни одного романа. Любая музыка его раздражала, и, садясь в такси, он первым делом требовал, чтобы водитель выключил радио. Художественных галерей он не любил, хотя финансовые аспекты современного британского искусства и вызывали у него вялый интерес; ему очень нравилось, как коллекционеры сначала создавали рынок для художника наподобие Лайэма Хогга, а затем скупали всё по спекулятивным ценам — Вилс говорил, что ни для какого другого товара, кроме произведений искусства, УФР такого фокуса не допустило бы. В лошадиных бегах Вилс разбирался не хуже любого другого британца, однако на ипподром никогда не заглядывал и ставок не делал; животных же он не любил, потому что от них у него разыгрывалась астма. С людьми, находившимися за пределами его офиса, Джон практически не общался, и Ванесса знала, что своего ближайшего «друга» Стивена Годли он втайне недолюбливает.

Единственным видом деятельности, единственной стороной человеческой жизни, какая привлекала Джона Вилса, было зарабатывание денег. Главная странность заключалась в том, думала, закуривая новую сигарету, Ванесса, что уже заработанного им хватило бы на тысячу жизней, а при его способности кормиться одними сосисками, существовать без хобби, выпивки, развлечений — глядишь, и на две, причем ему даже из постели вылезать больше не пришлось бы. Иногда она представляла себе деньги мужа: миллионы, десятки миллионов, сотни миллионов, опрятные пачки в банковских упаковках, лица Джорджа Вашингтона и королевы Елизаветы, глядящие в пустоту, покоясь в каком-то хранилище и занимаясь… Да ничем они там не занимаются, просто лежат, обещая выплатить по требованию предъявителя… Какого предъявителя? По какому требованию? И в какой, собственно говоря, жизни на этой или на другой, пока еще не открытой планете?

Малышка Софи Топпинг как-то рассказала Ванессе, страшно волнуясь, о том, как ее мужу, Лансу, доверили однажды некую банковскую тайну — не «инсайдерскую информацию», поспешила подчеркнуть Софи, но что-то совершенно секретное и очень опасное. И прежде чем открыть ее Лансу, его заставили поклясться, что он не скажет об этой тайне ни одной живой душе, поклясться жизнью его жены и детей, — и он это сделал. Софи даже заалела от потрясения, от безрадостного волнения. «Так у них принято, — сказала она, — когда дело касается чего-то очень, очень опасного, секретного и важного. Они клянутся жизнью своих детей».

И Ванесса рассмеялась. Для Джона по-настоящему торжественной была бы клятва отдать за жизнь детей все свое богатство — и при ее произнесении на него стоило бы посмотреть.

— Почему вы смеетесь, Ванесса? — спросила Софи.

— О Джоне подумала. Вот представьте, Софи, вы потеряли все деньги, приходите домой, а Ланс говорит: «Послушай, по крайней мере, мы живы-здоровы, мы вместе и можем начать все сначала», — вряд ли вы просияете от счастья, но его слова все-таки будут для вас некоторым утешением, не так ли?

— Наверное. Но почему вы засмеялись?

— Потому что Джона они не утешили бы. Лишиться денег для него хуже, чем лишиться всей семьи. Так что поклясться ею для него труда не составит.

Ванесса поднялась с софы, прошла на кухню. Макс спал в своей корзинке, Белла отсутствовала, Финн сидел у себя в комнате, Джон работал. Plus ça change. [61] Начало французской крылатой фразы: «Plus ça change, plus c’est la même chose» — «Чем в большей мере это меняется, тем в большей остается прежним». Среди дня она съела салат, значит, можно было не обедать, — Ванесса извлекла из холодильника две бутылки мерсо, взяла штопор и чистый бокал. А вернувшись в гостиную, сдвинула доходившие до пола шторы, разожгла камин, налила в бокал немного вина и отыскала на жестком диске телевизора запись очередной серии «Шропширских башен». После чего прилегла и поднесла к губам бокал, чувствуя, как одиночество понемногу отпускает ее.

Наверху, в своей прекрасной комнате, Финн скрутил под пристальными взглядами «Беспроводных ребят» и Эвелины Белле косячок из «Авроры / Плана-два» и еще раз проверил, все ли у него готово для предстоящего — решающего — вечера в «Собачьем бунгало». Он позвонил по сотовому в доставку пиццы и сделал обычный свой заказ. А затем, внезапно проникшись чувством ответственности перед собой, добавил к нему запеченные в тесте и посыпанные сахарной пудрой ломтики яблок. Травка травкой, говаривал Кен, но надо же и о здоровье подумать.

Пока по экрану катились титры, Финн раскурил косячок, глубоко затянулся. В студии царило возбуждение. Обычная декорация — званый обед знаменитостей, сидящих вокруг покрытого камчатной скатертью стола, — отсутствовала; для сегодняшнего эпизода Терри О’Мэлли и Барри Ливайн вошли «в логово льва», как они выразились: на сцену в наполненном публикой зале.