Юлий Крелин - Исаакские саги

Не так уж много времени прошло, как у них последовательно родились сначала девочка, а потом и мальчик.

Я открыл глаза. Огляделся. Нет — это не реанимация. Это не палата. Рядом нет второй кровати, но которой могла бы лежать Карина и ждать, когда я проснусь, чтобы преодолеть, пережить ещё один послеоперационный день. Я, как и в первые часы, после операции, не занимал свой мозг вопросом: где я. Или с кем я. Я у себя на диване в своей квартире. На стене привычные картины, фотографии. А вот в том кресле Карина любила сидеть. А на стуле висит рубашка, которая Карина купила. На другой диван накинут плед, который Карина принесла. На столике и над диваном её фотографии…

Рядом с моей головой не лекарства, а книги и телефон. Телефон! Он сейчас главное. Главное напоминание. А я ещё жду. А вдруг… Но…

Первые дни дома после почти постоянного присутствия рядом Карины. А сейчас она тоже постоянно… Но… виртуально. Виртуально — так и хочется мне пользоваться словами их поколения. Я их говорю, как бы в честь поколения моей девочки. А порой, по своему возрастному невежеству, применяя их не совсем уместно. Знаю. И, тем не менее: она постоянно со мной… но виртуально.

Я легко встал с низкого дивана. Не сравнить с высокими больничными кроватями. Зато, тогда мне помогала Карина. Кровать! По больничному койка. Какое ужасное слово из нашего прошлого. Кровать, койка, постель… Ну, причём тут!?

Сделал себе кофе. От него, мне сказали, лучше воздерживаться из-за повышающегося давления. Но Карина пила кофе по утрам и я, будто опять с ней завтракаю.

Ну, выпил кофе. И что? Не хочу ничего ни писать, ни читать, ни смотреть телевизор. Теперь это называют депрессией, вместо наших: плохое настроение, хандра, тоска. «Аглицкий сплин» — Пушкин наше всё. Моё всё: Я вас любил, любовь ещё быть может в моей душе угасла не совсем; но пусть она вас больше не тревожит, я не хочу печалить вас ничем… — Вот именно, моё всё — … Как дай вам Бог любимым быть другим. Ну, причём тут… Дома нет почти никаких записей. Вспомнилось — мне бы сейчас опять девятую б Бетховена. Вот уж совсем не причём. Крыша едет. Лучше быстрей на работу. Там люди, там суета. Суету ругают. По её поводу иронизируют. Но я знаю — суета спасительна. Пока суета вокруг — жизнь продолжается.

Не хочу возиться с завтраками, с едой… Хочу в люди, на работу, где, впрочем, я тоже уже не нужен. Отоперировался. Моя работа была мне наркотиком. Привыкание. Зависимость. На работе мне будет легче.

Выпил кофе. Утро завершил. Впереди рабочий день. Ну, конечно!? Сел на диван поближе к телефону.

Жду. Молчит.

А может, я всё идеализирую?

Идеализирую! Не знаю. Не знаю…

А как это было у нас первый раз? Я приехал к ней. До этого лишь разговоры сердца и души. Уже переплелись, но слов не было. Я уже чувствовал себя притянутым, повязанным, обречённым… Я ехал и ещё думал, старый осёл, как сказать, что сказать, с чего начать, можно ли… Мой опыт полублядского существования пятнал чистое поле моих нынешних помыслов. Сердце заходилось, но не от предвкушения удовлетворения чувственных вожделений, а просто от близкой возможности быть рядом. Я не знал: как сказать, как сидеть. Я только чувствовал, что надо молчать. Вот, когда я понял всю ублюдочность моего опыта, совсем не имеющего отношения к сегодняшнему и радостному и опасливому смятению. Что я, по сравнению с душой чистого человека! Я еду. Ждёт! А она думает, как себя вести?

Открыла дверь. И сразу: «Я люблю вас, Борис Исаакович. Очень люблю». Я её обнял и старался спрятать лицо, стесняясь набежавших слёз. И всё. И никакой политики, никакой игры, никакой дешёвой интриги, вытекавшей из всех опытов мира. И мы сели на диван, она приткнулась ко мне. Не сразу… я расстегнул ей кофточку, поцеловал грудь… и остановился. Мы сидели и она развернулась… Нежно, легко, словно облако, надвинулась на меня… Целовааала… Я целовал… «Кариночка, снимем юбку?» — шепнул я, робея самого себя, будто это и впрямь пришло ко мне впервые, как во втором десятилетии моей жизни. Карина встала и молча сняла юбку, разделась…

Так, сидя, мы… Да, да, она сверху, словно облако надвинулась на меня и всё скрылось в тумане…

И после, я совсем не усталый, голый, продолжал сидеть и обнимать её в той же позе, как и перед… И наслаждался неземным теплом её голого тела.

Мы молчим. Мы прекрасно молчали. Где мои годы? Я чувствовал себя восемнадцатилетним неумехой. Что сказать? Что сейчас сделать надо?

Опыт-то мой, ведь действительно, ублюдочный. Я, впавший в юность. Она чистый ребёнок…