Юлий Крелин - Исаакские саги

Я настаивал, канючил с просьбой о выписке. Наконец, я их одолел, и меня выписали. Карина и со мной и без меня ходила по всем участникам моего восстановления с разными видами благодарностей. И каждый раз мне говорили, что мы коллеги и благодарность должна быть коллегиальная, а не как у другого обывателя.

Живу я сейчас один. Карина сама отвезла домой. Я, практически, ничего в больнице не ел. Особенно в последнее время. И уговорил, мою… да, уже бывшую девочку, заехать в кафе и поесть. Видно, она этого не больно-то хотела. Но я всё же уговорил. Там я поел и, поскольку, мне сказали, что бокал красного вина, в отличие, от сигарет мне будет весьма полезен, то и выпил. Правда, потом и закурив. На разговор не решился. Да он бы и был бессмысленным. Мы поберегли свои нервы и слёзы видимые и скрытые, явные и тайные. Дома тоже всё было без эксцессов. А жаль. Я вполне был в силах. И в нашей обычной позе я думаю, всё было бы окей. Самодовольный индюк. Теперь говорят — козёл.

Карина обещала обязательно приходить. Живу-то я один. Ну, наверное, и Лена будет заходить. А если и дети приедут, которым сообщили об эскападе, которой мне пришлось перенести, может, кто-нибудь и поживёт у меня. Теперь-то мне нечего жаждать одиночества и ждать моей девочки.

Ну, а вдруг…

Егор был не намного старше Бориса, но лишь по годам. И взрослее Бориса на целую тюрьму. Недавно кончилась та, Большая война и студентом Егор оказался в какой-то компании, Как бы литературный кружок. Хотя Егор и не был гуманитарием, но интеллектуальный уровень физиков, математиков в те годы весьма тяготел к лирическим высотам, так что уже маячила впереди идиотская дискуссия: важнее физики или лирики, понадобится ли в космосе ветка сирени. Впрочем, забыл — может, не сирени, а, вовсе, даже черемухи. Дети, собравшиеся в это маленькое сообщество, гордо нарекли себя «Зелёной лампой». Несмотря на высокий интеллектуальный уровень, нового они придумать ничего не смогли. Зато читали стихи, вроде бы, закрытых поэтов. В то время, если поэт хоть чуть-чуть не был прикрыт царствующей идеологией, (хоть и на самом деле, она давно уже была мертва и правил лишь призрак её, прибредший, якобы со страниц Марксовых писаний), то приводные ремни этого идеократического режима, под именем в то время либо МГБ, то ли КГБ, включали карательную машину. Один день они читали и кудахтали над Гумилёвым. В следующий раз кто-то принёс списки Цветаевой. А уж после Мандельштама их и взяли. Всего лишь несколько громких, детских восторженных визгов на лужайке. В основном, конечно, девочки. Ничего! — всех взяли и стали клеить антисоветскую пропаганду. Клеить! — тоже слово из будущего. Ныне оно более всего применимо к ранним эротическим вожделениям. Например, Ваня клеил, скажем, Маню. Но это потом, потом, а пока Боря сидел с Егором и слушал, как тот сидел совсем в ином смысле, а нынче увлечённо повествовал байки о своей, сравнительно, недолгой жизни на нарах. Ему даже не успели утвердить статью, столь легко склеенную из стихов врагов Советской власти Гумилёва да Мандельштама, как наступило Великое облегчение — очередной Российский Князь Тьмы с Божьей помощью или с помощью своих бесовских друзей, отправился вслед, так сказать, за головной машиной, за Лениным. Говорили тогда: «Великий здех».

Сейчас, рассказывая, ему было смешно. А тогда! Привели в забитую интеллигентами камеру Бутырки, где, якобы смешно встретили его чёрным юмором: «Детский сад. Небось, манную кашу будут давать». Кто привык, кто понимал ситуацию и непокорно смирился, кто просто фанфаронил от безысходности. И не думали они о счастливом летальном исходе там, на воле, за Кремлевскими стенами.

Так что, несмотря на небольшую разницу в летах, Егор был старше, взрослее на целую тюрьму, хоть до фронта он, как и Борис не дорос. Вот и баил свои байки с высоты личного Большого тюремного знания мира.

В процессе возбуждённых воспоминаний Егора, вклинилась и ещё одна гостья. Давняя его приятельница Лена. Она пришла с бутылкой какого-то хорошего вина. Егор, ажитированный своим положением фигуры, отличной от своих сверстников особыми обстоятельствами, почти мимоходом и механически открыл бутылку, разлил по фужерам, не прерывая рассказа.

Лена была ещё на несколько лет моложе Бориса. Эти тюремные рассказы в те времена ещё не стали таким общим местом, как это стало вскоре, когда молодые отмахивались от подобных воспоминаний, как от назойливых ос: «Ну, ладно. Слыхали. Надоели». Это наступило сильно позже, когда повзрослели те, что во времена Иосифа позднего были ещё совсем маленькими. Пока все слушали этих бывалых, недавно вернувшихся, не отрывая тел от стульев.