Евгений Лапутин - Студия сна, или Стихи по-японски

Здесь всегда зима, и в прошлое воскресенье, и в будущее. И бесконечно ходит сюда Антон Львович, скользя подошвами, помахивая руками и шмыгая носом. И всегда навстречу ему поднимаются со своих мест Лидия Павловна и Варвара Ильинична, но лишь для того, чтобы показать себя, но никогда – почувствовать и потрогать, ибо всегда, когда вытягиваются его руки вперед, они беззвучно исчезают под своими надгробьями.

Зато будто бы сами собой вместо директора уехавшего цирка появились люди другие, не менее услужливые, умелые и мздоимчивые. С их помощью необходимые документы были выправлены, и американский чиновник долгожданную визу поставил.

Пунктом назначения был выбран Нью-Йорк, куда можно было добраться или по воздуху, или вплавь. Вплавь было романтичнее и безопаснее (хотя совсем недавно все шумно отметили очередную годовщину гибели «Титаника»), но зато бесконечно долго. Поэтому было решено остановиться на большом самолете, у которого было две пары крыльев – больших спереди и маленьких – сзади.

Хотя Побережский и подсказал со своего места, что лететь Адлеру и сыновьям надлежит первым классом, они этим советом пренебрегли и оказались на местах подешевле, зато потерявшись среди других пассажиров, людей суетливых и гомонливых. Все трое сидели порознь, и этого оказалось достаточным, чтобы в памяти прочих не осталось воспоминания, способного впоследствии быть вытащенным наружу каким-нибудь господином-с-длинным-носом, на вопросы которого волей-неволей придется вспомнить: «Да, среди нас находился господин с двумя одинаковыми сыновьями».

Для пущей конспиративности следовало скрывать свое русское происхождение, и Адлер пошел по наиболее легкому пути. Развернув перед собой какую-то иностранную газету, он старательно делал вид, что сосредоточенно увлечен чтением большой статьи, название которой – Chaque fou a sa marotte [21], – безусловно, имело какое-то отношение ко всему происходящему.

Его сосед, заглянув в газету через плечо Адлера, указательным пальцем побеспокоил его локоток и в ответ на вопросительный взгляд пояснил, кивая в сторону статьи: «Le degré d’esprit nécessaire pour nous plaire est une mesure assez exacte du degré d’esprit que nous avons». [22]

Потом он увидел краешек русского паспорта, торчащего из нагрудного кармана Адлера, и обрадовано воскликнул, уже по-русски, что рад видеть соотечественника, пусть даже и читающего французскую газету.

Пришлось объясниться, пришлось лгать и изворачиваться, дескать, так сложились обстоятельства, что давно уже приходится жить на чужбине, пользуясь при этом чужим языком или даже, что будет точнее, языками для чтения чужих же газет.

– А если поточнее, а если уж совсем откровенно, – не унимался сосед, – какие именно страны, какие именно газеты?

– Всегда все по-разному, всегда все по-странному, – туманно ответил Адлер, и даже сам порадовался, как ловко, держа соседа на дистанции, он сохраняет собственную безопасность.

– Да-да, так бывало и у меня, так, бывало, я тоже отвечал, пока не остепенился, не осел на одном месте, – сосед не удивился невразумительному ответу. – Хотите, я вам расскажу?

Адлер не хотел, но сосед рассказал.

Длинная скучная история, длинные, скучные, похожие на паутину перемещения по Европе, затем по Америке. Зато теперь все позади: свой магазин католической книги на Ченнел-стрит в Нью-Йорке.

Спохватившись, он представился, хотя имя его навечно заглушилось хрустом пережевываемого им твердого яблока. Да, магазин католической книги на Ченнел-стрит. Совсем не скучно. Напротив, дополнительные, необлагаемые налогами приятные приключения. Например, одна из частых покупательниц, сестра Катарина из сиротского католического дома где-то на нижнем Манхеттене, на Вест-сайде, полюбила заходить к нему после закрытия, на ходу как-то странно, можно сказать, полурасстегивая пуговицы своего скромного монашеского платья. Не всегда было достаточно сил и желания, чтобы – позволим себе банальность – ответить ей взаимностью, ибо к тому времени у него была и старая, но вполне аппетитная и любвеобильная жена, и молодая американская леди, обожавшая головокружительные эксперименты с некоторыми частями его совсем еще бодрого охотничьего тела. Но нельзя было и помыслить об однозначном отказе, так как он неминуемо приводил к чудовищной метаморфозе. Сестра Катарина, мигом презревая свое профессиональное смирение, вдруг превращалась в женское воплощение мистера Хайда и потом, таким образом получив несколько отрывочных судорожных движений, разом обмякала, начинала молиться и сетовать на совершенно случайное, по ее мнению, грехопадение, за повторами которого она не ленилась наведываться сюда снова и снова.