Андрей Шляхов - Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями

Семейная жизнь задается с первых дней, если оба супруга, пусть и в разной мере, умеют уступать друг другу и способны прощать друг другу то, что лучше поскорее предать забвению. Иначе начало супружества будет похоже на медовый месяц Левина и Кити: «Вообще тот медовый месяц, то есть месяц после свадьбы, от которого, по преданию, ждал Левин столь многого, был не только не медовым, но остался в воспоминаниях их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни. Они оба одинаково старались в последующей жизни вычеркнуть из своей памяти все уродливые, постыдные обстоятельства этого нездорового времени, когда оба они редко бывали в нормальном настроении духа, редко бывали сами собою».

«Раз Дев Николаевич мне высказал мудрую мысль по поводу наших ссор, которую я помнила всю нашу жизнь и другим часто сообщала, — вспоминала много позже Софья Андреевна. — Он сравнивал двух супругов с двумя половинками листа белой бумаги. Начни сверху их надрывать или надрезать, еще, еще... и две половинки разъединятся совсем.

Так и при ссорах, каждая ссора делает этот надрез в чистых и цельных, хороших отношениях супругов. Надо беречь эти отношения и не давать разрываться.

Трудно мне было обуздать себя, я была вспыльчива, ревнива, страстна. Сколько раз после вспышки я приходила к Льву Николаевичу, целовала его руки, плакала и просила прощения.

В его характере этой черты не было. Гордый и знающий себе цену, он, кажется, во всей своей жизни сказал мне только раз “прости”, но часто даже просто не пожалеет меня, когда почему-нибудь обидел меня или замучил какой-нибудь работой. Странно, что он даже не поощрял меня никогда ни в чем, не похвалил никогда ни за что. В молодости это вызывало во мне убеждение, что я такое ничтожество, неумелое, глупое создание, что я все делаю дурно. С годами это огорчало меня, к старости же я осудила мужа за это отношение. Это подавляло во мне все способности, это часто меня заставляло падать духом и терять энергию жизни.

Неужели я так-таки ничего хорошо не делала? А как я много старалась».

Она действительно старалась, старалась изо всех сил, старалась угодить, старалась заслужить похвалу, старалась изменить жизнь мужа в соответствии со своими собственными представлениями.

Однажды, в самом начале замужества, ей это удалось...

«Так называемое самоотвержение, добродетель есть только удовлетворение одной болезненно развитой склонности. Идеал есть гармония. Одно искусство чувствует это. И только то настоящее, которое берет себе девизом: нет в мире виноватых. Кто счастлив, тот прав! Человек самоотверженный слепее и жесточе других». Так Толстой оправдывал свой отказ от былой, в некотором роде самоотверженной, деятельности на пользу народа. Вскоре после женитьбы Лев Николаевич отказался от мысли об обучении крестьянских детей и издании педагогического журнала («Журнал решил кончить, школы тоже — кажется. Мне все досадно и на мою жизнь, и даже на нее»). Причин охлаждения к педагогике было несколько, начиная с того, что педагогический журнал «Ясная Поляна» не вызвал мало-мальски серьезного общественного интереса, и заканчивая тем, что занятия в школах шли с перебоями, поскольку крестьянским детям во время полевых работ учиться было некогда. Но главную роль в этом переломе мировоззрения сыграла Софья Андреевна, ревновавшая мужа не только к смазливым крестьянкам (к тому, надо сказать, у нее были все основания, достаточно вспомнить яснополянскую крестьянку Аксинью, которая была любовницей Толстого в течение трех лет, предшествовавших его женитьбе, и родившую от него сына Тимофея, весьма похожего на отца), но и к «народу» вообще. «Он мне гадок со своим народом, — писала Софья Андреевна на третьем месяце супружества. — Я чувствую, что или я, т. е. я, пока представительница семьи, или народ с горячей любовью к нему А. Это эгоизм. Пускай. Я для него живу, им живу, хочу того же, а то мне тесно и душно здесь... А если я его не занимаю, если я кукла, если я только жена, а не человек, так я жить так не могу и не хочу».

«Душно» ей было не только в переносном, но и в прямом смысле — учителя нещадно курили в гостиной, а молодая графиня, вдобавок бывшая беременной, совсем не могла выносить табачного дыма. «Сначала я всегда присутствовала при совещаниях Льва Николаевича с учителями школ, но вскоре, сделавшись беременна, я не могла выносить табак, — вспоминала она. — Я вообще всю жизнь его не выносила, и потом Лев Николаевич неоднократно бросал в жизни курить, но снова возвращался к закоренелой своей привычке и только к старости совсем бросил курить.