Андрей Шляхов - Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями

«С женою самые лучшие отношения. Приливы и отливы не удивляют и не пугают меня».

«Изредка и нынче всё страх, что она молода и многого не понимает и не любит во мне, и что много в себе она задушает для меня и все эти жертвы инстинктивно заносит мне на счет».

«Мы недавно почувствовали, что страшно наше счастье. Смерть — и все кончено».

«Два раза чуть не ссорились по вечерам. Но чуть. Нынче ей скучно, тесно. Безумный ищет бури — молодой, а не безумный. А я боюсь этого настроения больше всего на свете».

«Я ее все больше и больше люблю, — писал Толстой в конце марта 1863 года. — Нынче 7-й месяц, и я испытываю давно не испытанное сначала чувство уничтожения перед ней. Она так невозможно чиста и хороша и цельна для меня. В эти минуты я чувствую, что я не владею ею, несмотря на то, что она вся отдается мне. Я не владею ею потому, что не смею, не чувствую себя достойным. Я нервно раздражен и потому не вполне счастлив. Что-то мучает меня. Ревность к тому человеку, который вполне стоил бы ее. Я не стою».

Сестра Татьяна отзывалась о Софье Андреевне так: «Соня никогда не отдавалась полному веселью или счастью, чем баловала ее юная жизнь в первые годы замужества. Она как будто не доверяла счастью, не умела его взять и всецело пользоваться им. Ей все казалось, что сейчас что-нибудь помешает ему, или что-нибудь другое должно прийти, чтобы счастье было полное. Эта черта характера осталась у нее на всю жизнь. Она сама сознавала в себе эту черту и писала мне в одном из своих писем: «И видна ты с этим удивительным, завидным даром находить веселье во всем и во всех, — не то, что я, которая, напротив, в весельи и счастьи умеет найти Грустное».

В своей записной книжке Софья Андреевна подроб -но остановилась на том, что она «любит» и что «не любит». Эта запись, к счастью, дошедшая до наших дней, как нельзя лучше помогает понять характер

«Что я люблю:

В душе покой.

В голове мечту.

Любовь к себе людей.

Люблю детей.

Люблю всякие цветы.

Солнце и много света.

Лес.

Люблю сажать, стричь, выхаживать деревья.

Люблю изображать, т. е. рисовать,

фотографировать, играть роль;

люблю что-нибудь творить — хотя бы шить.

Люблю музыку с ограничением.

Люблю ясность, простоту, талантливость в людях.

Наряды и украшения.

Веселье, празднества, блеск, красоту.

Люблю стихи.

Ласку. Сентиментальность.

Люблю работать производительно.

Люблю откровенность, правдивость...

Что я не люблю:

Вражду и недовольство людей.

Пустоту в душе и мысли, хотя бы временную.

Осень. Темноту и ночь.

Мужчин (за редкими исключениями).

Игру за деньги.

Затемненных вином и пороками людей.

Секреты, неискренность, скрытность, неправдивость.

Степь.

Разгульные, шумные песни.

Процесс еды.

Не люблю никакого хозяйства.

Не люблю: бездарность и хитрость, притворство и ложь.

Не люблю одиночества.

Не люблю насмешек, шуток, пародий, критики и карикатур.

Не люблю праздность и лень.

Трудно переношу всякое безобразие». Проницательные, наблюдательные и умные люди нередко грешат излишней самонадеянностью, искажающей им картину восприятия мира.

«В каждом человеке Дев Николаевич видит тип цельный, художественно удовлетворяющий его, — писала Софья Андреевна. — Но если в тип этот случайно вкрадется черта характера, нарушающая цельность типа, Дев Николаевич ее не замечает и не хочет видеть. Ему укажешь: “А вот ты заметь, этот человек кажется тебе исключительно занятый умственными интересами, а он любит всегда сам на кухне готовить...” “Не может быть”, — отрицает Лев Николаевич. Или: “Ты поэтизировал такую-то А. А., считал ее высоконравственной и идеалисткой, а она родила незаконного сына не от мужа”. Лев Николаевич ни за что не верит и продолжает видеть то, что раз создало его воображение».

По истечении некоторого времени Софья Андреевна поняла, что столь желанная семейная жизнь, сулившая освобождение от всеохватной и зачастую, чего греха таить, мелочной родительской опеки, обернулась для нее подлинным рабством, полной зависимостью от человека, который, по ее собственному представлению, должен был стать ей другом, защитником, наставником, но никак не властелином. «Гениально талантливый, умный и более пожилой и опытный в жизни духовной — он подавлял меня морально», — признавалась Софья Андреевна и добавляла для полноты картины: «Мощь физическая и опытность пожившего мужчины в области любви — зверская страстность и сила — подавляли меня физически».