Людмила Коль - Земля от пустыни Син

Разве его семя не дало всходы? Он родил детей, и у него так много внуков, и будут конечно же еще. Это главное — оставить после себя потомство… Не семя Авраамово они, конечно, но — потомство! А все остальное — прочь!.. Он давно очистился. Он радуется тому, что имеет. Благодаря Торе он стал другим. Сказано: «Изгони гнев из сердца твоего, избавь от беды себя самого». Он спокоен теперь. Он знает, что тот, кто изучает Тору, совершенствует свою жизнь, обогащает ее ценностями. Мицвот, обращенные к сердцу и разуму, говорят о справедливости в отношениях между людьми. Он наконец достиг того, чего ему не хватало в жизни: его разум обрел веру, и вера укрепила разум. Он вспомнил теперь, как еще давно-давно, в молодости, нашел у Кафки, что жизнь, на самом деле, — это лишь неосознанное бегство от мысли о смерти. Но ведь каждому предстоит проживать ее по-разному. Раньше он был как путник во мраке, никогда не думал о таких вещах. А теперь он познал, что такое внутренний мир человека: это высшая точка в выполнении законов Торы, достижение высшего уровня справедливости и совершенствования человеческих взаимоотношений — так их учат. Благодаря изучению Торы он постиг глубину истины в самом себе! «Иди дорогой прямой — и все пути твои праведны будут, не уклоняйся ни вправо, ни влево — уводи свои ноги от зла». Ему открылось: Тора — это путь жизни, потому что указывает цель, к которой нужно стремиться. Ту самую цель, которой у него никогда не было.

Ему не удалось побывать в Земле Обетованной, в земле, текущей молоком и медом, данной двенадцати коленам Израилевым, как не удалось побывать и матери. Впрочем, он даже не знает, хотел ли бы поехать посмотреть. Только посмотреть, не жить. Потому что — какая разница, в какой земле жить? Главное — сохранять в сердце память о ней, чувствовать, что ты вместе со всеми, прошедшими путь через столетия и земли, притесняемыми, изгоняемыми, но сохранившими в себе твердость духа и веру, знать, что ты несешь в себе частицу их всех.

Всеволод Наумович достает из шкафа сидур с молитвами на иврите и надевает талит, такой же, какой был когда-то у его деда.

Сейчас он исполнит торжественный обряд молитвы. Ему никто не помешает сейчас полностью уйти в себя и произнести священные слова, которые произносят евреи всего мира, где бы они ни находились: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас заповедями Своими и повелевший нам зажигать свечи субботы…»

После каждой молитвы он чувствует теперь, как в душе наступает необыкновенное просветление. А если кто-то что-то говорит, сам же и придумал. Потому что не было этого!..

Всеволод Наумович открывает глаза от непонятного беспокойства. Он один? Сколько он был в забытьи? Он так и не снял с себя талит.

В комнате темно. Всеволод Наумович машинально протягивает руку к столику, где должны стоять часы, чтобы посмотреть время. Но тут же рука падает на диванную подушку: он опять забыл, что неделю назад разбил их — утром привычно потянулся к часам и смахнул их на пол. Красивые были: большой вправленный в желтый металл круг из матового стекла, золотой циферблат и большие золотые стрелки. Подарок ему на шестидесятилетие. Пополам разбились. Можно было починить. Но Лена тут же сказала: «Выбросим в помойку, не люблю держать в доме битые вещи — плохая примета».

Свеча, которую он зажег еще днем, уже догорела. Включать свет не хочется. И Всеволод Наумович просто лежит с открытыми глазами и тяжело дышит, оттого что в груди заложило. Он пытается пальцами растереть грудь, чтобы снять спазм, и чувствует, что у него нет сил подняться. В голове у него слишком шумно, как будто работает какой-то агрегат, и слишком мутно — он никак не может собрать мысли воедино. Вечер. И уже время произнести Шма — самую главную молитву, которую он всегда произносит, отходя ко сну: «…да будет воля Твоя… чтобы мне лечь с миром и встать для благой жизни и мира…». Но что-то неясное бродит в сознании, расплывчатое, цепочкой перебирается от одного к другому. А о чем это — непонятно… Хаос какой-то, в котором мелькают неясные тени, силуэты людей, но он, сколько ни напрягается, не может никого узнать… Вот как будто кто-то знакомый… Кто же это? Сейчас он вспомнит… Но вот уже другой, третий… Квадраты солнца на свежевыкрашенном полу… Где?.. Так много разных… разного… кадр за кадром… Город, который веками всасывал, перемалывал, растворял… Как это было?.. Когда?.. В каком измерении?.. Дождь по водосточной трубе… лужей… у крыльца…