Людмила Коль - Земля от пустыни Син

«Но — не сейчас, не сейчас!.. Потом…», — думал тогда Костя. Конечно, он будет вспоминать все потом, когда будет вспоминать о молодости… А тогда все было занято Мариной…

При другом раскладе он, конечно, никогда бы не оставил Таню. А Таня — его? Наверное, тоже нет. Мучились бы каждый в своей личной жизни, не имея сил разорвать связь. А сейчас их прошлое навсегда с ними, каждый из них сейчас может позвонить другому и посоветоваться, если нужна помощь. Идеальный вариант.

Он возвращается домой за полночь и, как воришка, открывает дверь так, чтобы произвести как можно меньше шума: осторожно вставляет ключ в скважину и медленно поворачивает, проклиная про себя гробовую тишину, которой объята ночь. Затем, проскользнув в квартиру, не включая свет, так же осторожно старается закрыть дверь, чтобы она не хлопнула.

И когда, аккуратно поставив обувь под вешалку, оборачивается, видит, что Таня стоит перед ним в прихожей и с интересом наблюдает за этими его манипуляциями.

— Ты, наверное, очень проголодался? — спрашивает она.

Есть Косте, разумеется, совсем не хочется — его кормили весь вечер, и вкусно кормили, специально для него готовили. И Марина играла для него на фортепиано. И потом она принесла десерт, и они ели его вдвоем, запивая легким шампанским… И он целовал ее затылок с коротко подстриженными курчавыми волосами темно-пшеничного цвета, которые собираются мысом и тонкой изящной косичкой сбегают вдоль шеи… И привез ее запах с собой, и он до сих пор в нем, вокруг него…

Положить что-либо в желудок сейчас Костя просто не в состоянии. Вообще после всего, что было в этот вечер, сидеть перед Таней, смотреть на нее…

— У нас фуршет… — мычит он что-то невразумительное.

— Фуршет — это не еда, — авторитетно говорит Таня.

Поэтому Косте приходится лишь утвердительно кивнуть в ответ.

Он идет переодеваться, а Таня что-то сооружает на столе в кухне.

— Много не надо, — предупреждает он.

— Но вы там, как я понимаю, в основном пили, а не ели, — отзывается она, стоя к нему спиной.

— Ну, все-таки ночь уже…

Костя почти рад, что она стоит спиной и не видит его лица — так легче говорить неправду.

Он садится, Таня наливает в керамические кружки чай ему и себе и тоже садится напротив.

Костя медленно жует бутерброд, прихлебывая из кружки, ковыряет вилкой в нарезанных тонкими ломтиками помидорах, поверх которых лежит сыр «моццарелла». После шампанского — чай… Но виду подать нельзя. Поэтому он старательно двигает челюстями, чтобы создать впечатление, что голоден. Таня тоже молча прихлебывает и иногда бросает на него взгляд. И взгляды ее и его пересекаются. Костя тут же делает вид, что занят бутербродом. А Таня, бросив взгляд, делает вид, что занята чаем. И все происходит молча. И это молчание становится, как всегда в таких случаях, невыносимым. И каждый знает про другого, и каждый ждет, что другой первым скажет первое слово.

— Знаешь, — раздумчиво говорит Таня, она отваживается наконец прервать молчание, — нам ведь было хорошо вдвоем…

Костя чувствует, как у него начинают дрожать руки. Он кладет бутерброд на тарелку и судорожно проглатывает кусок.

— Ну вот, — продолжает Таня спокойным, размеренным тоном, и руки у Кости начинают дрожать сильнее. — А теперь нам уже не так хорошо, ведь правда?

Таня как бы рассуждает сама с собой, не ожидая от него никакого ответа; сейчас она не смотрит на него, и от этого разговаривать легче, потому что посмотреть ей в глаза он не может.

— Поэтому, я думаю, — говорит она, сделав короткую паузу, — нам обоим необходимо изменить нашу жизнь…

Костя ловит себя на том, что почти не слышит ее слов, они доходят до него откуда-то из его собственного подсознания и оседают ватной массой. Из-под опущенных ресниц он наблюдает за тем, как Таня машинально чертит пальцем на столе загогулины — она всегда так делает, когда волнуется.

— Это, я думаю, будет самое правильное — если мы оба придем к такому знаменателю…

— Ты так считаешь? — отзывается Костя, упорно глядя в стол, и не узнает собственного голоса.

— Да, дорогой. Что делать? Это очень грустно. Потому что все было так прекрасно когда-то… Но всем известно, что вечного не бывает… И ты, и я, мы оба знаем, что происходит сейчас с нами обоими. Мы давно стараемся скрывать это друг от друга, потому что боимся сказать правду, потому что страшно сказать это друг другу, потому что мы были не готовы к тому, что такое когда-нибудь может произойти и с нами. Поэтому мы так долго молчали друг перед другом. Но, согласись, это глупо. Да и недостойно нас — мы ведь никогда ничего не скрывали. Поэтому и сейчас лучше мужественно посмотреть правде в глаза и поступить так, как следует поступить в подобной ситуации.