Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты

— Ну а что с ним стало? С дядей твоим…

— Началась революция; один из его сыновей служил у белых, другой — у красных. Говорили, что кто-то из них своего брата расстрелял. Правда, нет ли — не знаю. А дядя потом ходил к одной старушке, авторитетной по тем местам, спрашивал, что ему делать с землёй, которая у него была.

Старушка сказала: «Батюшка барин, нам ведь земли-то надо мало», — ну вроде как только на могилу. Дядя всё и сдал государству. Да всё равно бы отобрали.

— А потом что?

— Потом он работал плотником по найму. Пожилой уже был. Работал где-то, видимо, не рядом с домом, простудился и умер.

Она пригубила рюмку, словно поминая покойного, помолчала.

— А у нас, в этих местах, даже не раскулачивали никого.

Некого было. У нас и помещиков-то не было.

— Как это? Здесь что, крепостного права не было?

— Как не было? Было, наверное.

— Здешние крестьяне были государственными, — пояснила сестра, — наверное, по той причине, что с них мало что можно было взять.

Виктор молчал, обдумывая услышанное, и больше всего его впечатлили слова мудрой старушки-ведуньи.

Подумалось: «А ведь и правда: мы здесь недолгие гости, а земля, на которой живём, взята нами во временное пользование у будущих поколений». Стало несколько грустно от неизбежности, ожидающей всякого живущего на Земле, и он вспомнил, что в глубоком детстве его сильно поразили две вещи, которые он узнал из разговоров с отцом. Первое — это то, что каждый человек должен когда-то умереть, исчезнуть из жизни, и второе — что человек обязательно должен дышать, чтобы жить; и это второе он тут же проверил на себе. Ему всегда казалось, что в том изумлении, какое он испытал от этих открытий, заложен какой-то мистический смысл.

— Мам!.. А вот говорят — колоски, колоски… Что, за колоски сажали?

— Ну не знаю, в наших местах никого не сажали; разве что колхозного бухгалтера за растрату, да и то уж на твоей памяти. Колоски, конечно, собирали, но много ли их было?

Ведь жали серпами, редко жнейками, а комбайнов тогда не было. Сжатую рожь ли, пшеницу ли вязали в снопы и ставили в копны на поле, а увозили на ток уже позднее, когда зерно доходило в снопах. Возможно, кого-то и сажали за то, что обрезали колосья со снопов. А то и снопы увозили с поля. Воровали ведь всегда, и в советское время тоже.

Помню, ещё до революции, я маленькой была, в деревне сход собрали: поймали какого-то вора. Что он уж там украл — не знаю. Ой, как его били! На глазах у всех. Страшно били, — она покачала головой. — Страшно даже вспоминать. Два брата его избивали. Вскоре тот помер.

Она вздохнула, помолчала и грустно продолжила:

— Трудно жилось. И при советской власти тоже. Вы ведь у меня четверо — самые последние. Пятеро до вас умерло, — она вытерла глаза платком, висящим на шее. — До города далеко, медицина плохая была, лекарств не было. Перед смертью отец вдруг очнулся и говорит: «Мать! Дети, дети!..»

Не знаю, что уж он увидел, во сне ли, как ли… Не знаю…

Только я ему сказала: «Конечно, конечно…» У нас ведь много детей-то было. А как умер, похоронили рядом с ним, в его же могиле, чужого ребёнка — маленького ещё: мать попросила.

Я тогда сказала: «Да-да, конечно. Он детей любил». А недавно ещё и Маню, дочь брата твоего, туда же прикопали, теперь ему там не скучно.

Она, окончательно расстроенная, постоянно вытирала покрасневшие от слёз глаза.

— Ладно, мам! Успокойся! — уговаривал её Виктор.

— Да ну вас! Растишь вас, надеешься! А у вас тоже…

Неизвестно что…

— Но я же говорил, что у меня всё в порядке!

— А чего ж такой седой?

— Тебе же сорок только, — поддержала её Лида.

— Вы же знаете, что я болел в детстве.

— Это когда мы пытались тебя лечить, а ты с рёвом отказался, — говорила мать, — и нам пришлось отступить.

— Вы вот что мне скажите: был ли у нас в роду кто-то из французов?

Мать взглянула на него удивлённо, но, подумав немного, отвечала неуверенно.

— Я, наверное, уже рассказывала об этом, раз ты спрашиваешь. Да, говорили в семье, мол, кто-то из наших прадедов ещё до войны с Наполеоном вернулся домой калекой-солдатом и с женой то ли немкой, то ли француженкой. Только я думаю, что это просто выдумки: достоверно ведь ничего не известно, и давно это было.

— Тут действительно трудно сказать что-нибудь наверняка, — подтвердила сестра. — Ни дедов, ни бабушек своих мы не видели: померли они раньше, чем мы родились; мама тоже, кроме родителей, никого не знала, а генеалогия в крестьянских семьях не практиковалась.