Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)

Тревога. Пока еще неясная, заваленная ворохами перекрывающих друг друга трехдневных впечатлений, она была похожа на мерцающую ленту огоньков в ночи, оберегающих путника от падения в черную невидимую пропасть... Но вот источник тревоги Данилову не давался. В чем он? В показной бесшабашности Зуброва? В дикой, жестокой ярости Джа-мирро? Во взгляде белобрысого охранника – как его бишь, Ганса или Фрица? В безумных зрачках доктора Вернера, когда сияние бриллиантов заливало замкнутое пространство холодным пламенем мнимого могущества и бессмертия? В холодном взгляде этого странного немца сквозь прорезь прицела «парабеллума», срезающего пулями копеечные кружки мишеней?..

Или все же – в предвечном сиянии океана?..

Олег тряхнул головой. Беда была и в том, что за трое суток он так и не поспал нормально: утомленный мозг вибрировал, выбрасывал на ощупь из подсознания картинки, мысли, суждения, не в силах привести их хоть в какой-то порядок, как не в силах придать смысл действительности... А ощущения доисторические, пращурные уже дыбили загривок предчувствием близкой опасности или – затаенным страхом перед неведомым? Остров был красив. Данилов подвел катер к барже-понтону, пришвартовался. Искать девушку? Но океан был близок, и узенькая тропка вела к пляжу... И Олег решил: потом.

«Потом... Потом... Потом...» – монотонно вторили широкие волны. Тысячи веков они накатывали на берег и тысячи веков Уносили с собой малую часть земного праха... Олег сидел на Песчаном пляже. Над ним высилась многометровая толща земли, ее тысячелетия были в этой толще узенькими миллиметровыми жилками, а времена в миллионы, сотни миллионов столетий то мерцали искорками руды, то – белым меловым камнем, то черной глиняной окаменелостью... Данилов залюбовался берегом, и дух захватило так, словно все в мире было лишь сном, и нет в нем никого и ничего, кроме могучей толщи земли и спокойного, размеренного покачивания океана...

Одежда осталась лежать на песке горкой бутафорского хлама; Олег заходил в воду медленно, словно священнодействуя, и, когда очередная волна легла под ладонь, погладил ее, но не панибратски, почтительно; наклонился, шепнул что-то, приветствуя Океан, и уже потом, ощутив в себе родство и легкость, одним движением нырнул в волну и поплыл, раздвигая ставшую податливой плотную воду...

У воды нужно учиться мудрости. Она податлива, ласкова и непобедима: нет для океана ни сильных, ни слабых, мощь его величава, и нужно лишь уважительно делиться с ним энергией, чтобы обрести новую: спокойную, наполненную непознаваемой тайной глубин и солнечным светом.

Сколько Данилов плыл, он не помнил. Когда мышцы налились усталостью и силой, он повернул к берегу, достиг дна и тут – начал резвиться, как дельфин, весело и бездумно. Волшебное чувство невесомости захватило его, и он проныривал в кущах водорослей, кувыркался, штопором ввинчивался в воду, нырял, отталкивался от дна и выпрыгивал из воды, чтобы упасть колодой, подняв радугу брызг. И – снова кувыркался, и – снова входил в воду винтом, выскакивал, выкрикивая от избытка чувств что-то неразумное, махал приветственно махине древнего берега, снова нырял... К пляжу он пришел вместе с волной, кувыркнулся напоследок в пене, встал во весь рост и, пошатываясь, побрел к пляжу.

Девушка, сидевшая у гряды камней, встала и пошла ему навстречу. Она двигалась упруго, гибко, не отрывая от Данилова взгляда. Обнаженное смуглое тело, ясный взгляд блестящих карих глаз, выгоревшие до цвета желтой соломы жесткие волосы, распушенные соленой водой и ветром... Она подошла почти вплотную, провела ладонью по его плечам и груди, неотрывно глядя ему в глаза...

Губы ее приоткрылись, ресницы дрогнули... По его телу волной прошел жар, мир исчез...

Эта была самая древняя магия на земле... Их тела пульсировали, будто волны, их то накрывало теплой лаской влажного, как близкие слезы, тумана, то – уносило вверх... Сначала восходящие потоки были жарки, ленивы, нежны, а потом – движение ускорялось и несло их ввысь в неудержимом шквале, и все вершины мира были малы, и все бездны – мелки, когда они застывали на пике мира и – срывались вниз в неудержимо отвесном падении, жадно вдыхая влажный пьянящий туман... И океанские волны качали их в колыбели, и сны о лесах, цветах и травах путали сознание, но крепчающий бриз холодил изморозью, чтобы сразу следом они исполнились жаром и жаждой, и – снова взлет – мучительный, долгий, пьянящий, и – падение водопадом в бездонную чашу мира... Это была самая древняя магия на этой земле.