Виталий Павлов: Герцеговина Флор

Алексей делал вид, что с ним происходит совершенно обратный процесс. Когда видел Лору, отводил глаза в сторону, здоровался неохотно, а на все ее вопросы отвечал односложно. На самом же деле парень тихо страдал от того, что терял напарника и друга, и от того, что сам был безнадежно влюблен в девушку. Лора относилась к ребятам ровно. Она любила просто сидеть на еще не оструганных бревнах, вдыхать запах опилок и мечтать вслух:

- А вот представляете, идете вы однажды в Москве по улице Тверской и видите мою фамилию, написанную полуметровыми буквами в свете прожекторов. Представляете? Или даже в Париже, где-нибудь на Елисейских полях!

Стас не очень вслушивался в то, что говорила девушка, он просто сидел у ее ног и собачьими глазами смотрел на нее. Это очень не нравилось Цезарю, который подозрительно наблюдал за ковбоем и только изредка смотрел на хозяйку. Алексей в такие минуты, напротив, усердно работал. Он вставлял в паз бревно за бревном, стараясь не делать пауз. Электропила выла на разные голоса, заглушая один приятный голос девушки. Собственно, именно этого Алексей и добивался. Стас видел, как двигаются губы девушки, но слов не слышал.

Слушай, кончай скрипеть, у нас дров на две зимы хватит! — не выдержал Стас.

- Не хватит! — не унимался Алексей и вставил очередное бревно.

Тогда Стас просто-напросто выключил рубильник. Вопрос был решен, процесс остановлен, голос девушки зазвучал. Алексей тихо выругался, отошел в сторону и демонстративно лег, заложив руки за голову.

- Может, в бар сегодня пойдем? — спросил Стас. — Там новый диск-жокей. У него классная коллекция, а не только старье, как у нашего местного. Пивко попьем, потанцуем…

Такие разговоры происходили почти каждый день, но Лора еще ни разу не ответила утвердительно. Вот и сейчас она отрицательно покачала головой:

- Не могу. Завтра у Орловой праздник — шестьдесят пять лет со дня выхода фильма «Цирк». Надо что-нибудь специально для нее приготовить.

- Да повар приготовит, — сказал прямолинейный Стас.

- Повар не то готовит.

- Она спеть хочет что-то новое, — Алексей гораздо лучше чувствовал и понимал тонкую душу девушки.

- Спеть… — Стас так передернул плечами, будто ему показали змею.

- Певица — лучше утопиться, — противным голосом сказал Алеша.

Противным, потому что все его существо было на стороне Лоры, но он был вынужден придерживаться этой гадкой линии поведения.

- Вы не понимаете, что такое петь!

- Ну не понимаем, — сказал Стас. — А что, я обязан все понимать?

Я футбол понимаю, хоккей, единоборства, а петь…

- Конечно не обязан. Но я все равно буду петь! Буду! Только для этого уехать надо. В Москву… Хотя бы в Москву…

- Тоже мне — «Три сестры», — опять выдавил из себя Алексей и тут же зашелся от ненависти к себе самому.

- Мне все говорят, что надо уехать: и Грета, и Марлен, и Любовь Петровна. Кому же верить, если не им? Они же были на вершине славы, их знает весь мир! Когда я рассказываю об этом маме, она смотрит на меня такими глазами, будто я все выдумываю! А я не хочу ей ничего доказывать. Вот когда она увидит афишу с моим именем, или фильм, или клип, тогда она поймет!

- Чего доказывать? — спросил Стас, он уже минуты две развлекался тем, что бросал нож в доску. И каждый раз нож втыкался в дерево.

- Ну, что Марлен — это та самая Марлен Дитрих. А Айседора — та самая Айседора Дункан. Та, которую Есенин любил.

- Дункан? Это из седьмой комнаты, что ли?

- Ну да!

- А почему ты думаешь, что она — та самая Дункан, которую Есенин любил? — спросил Алексей и впервые посмотрел девушке прямо в глаза.

- А какая же она еще?! Она и танцует, и шарф носит, тот самый, и письма у нее… Есенинские.

- И сколько, по-твоему, ей лет?

- А нисколько! Какое это имеет значение?! Главное, что это она! Та самая! Настоящая! А мама думает, что она не настоящая, просто псевдоним носит — и все!

- Да ну, нормальная баба, — сказал Стас и еще раз вогнал нож.

- Она — не «баба», — возмутилась Лора.

- А кто?

- Она — танцовщица, личность! Она еще в начале двадцатого века боролась за свободу женщин! — восторженно сказала Лора.

- За какую там свободу? К двадцатому году у нас уже все свободные были! Даже более того — отвязанные! — Стас продолжал бросать нож.

- Она — необыкновенная женщина. И она, и Марлен, и Грета.

- Это точно, — засмеялся Стас. — Грета — точно необыкновенная! Обыкновенная не станет каждые два дня новую мышеловку заказывать! Мы с Лехой все комнаты обшарили — ни одной щели, а ей все мыши мерещутся.