Татьяна Шипошина: Подготовительные курсы

Вечером мне пришлось показать направление матери.

После моего вылета из института мать ходила по дому с поджатыми губами. Весь её понурый вид, опущенные плечи и грустно-презрительное выражение лица говорили о том, какой я неблагодарный (свинья). Мол, столько сил было вложено в моё поступление, столько надежд возлагалось на меня, после того, как (я, бы,) институт закончил…

А теперь вот — впереди Армия, и нет просвета в моей непутёвой жизни… Ах, как трудно быть сыном, не оправдавшим надежд!

Если бы я ещё сам посокрушался! Да повинился! Да посыпал голову пеплом! Да побился бы лбом о стену! Но…

Мать покрутила направление в руках, не проявляя никаких чувств, кроме вышеизложенных.

— Нет у тебя никакого псориаза, — сказала мать. — Это у тебя такой дерматит… я забыла, как он называется… я в детстве тебя водила к врачу… Ну, там диету надо было соблюдать… не нервничать…

Мать стояла, держала направление в руках. Потом на её лице появилось странное выражение.

— Ты понимаешь… — тихо сказала она, — А ведь псориаз — это такая болезнь, по которой дают освобождение от Армии. Я вспомнила! У моей подруги муж не служил, потому, что у него псориаз! Это шанс! Тогда ты сможешь снова поступить в институт!

На лице матери появилось что-то, вроде улыбки. Как мало надо человеку!

Надежда! Человеку нужна надежда, в надежде на которую он начнёт строить планы и жить заново.

Мама, мама…

— Я поеду с тобой! Слышишь? К этому доценту я поеду с тобой!

Мама…

— Зачем?

— Ты дурак, или прикидываешься?

Я промолчал. Эх, мама…

— Ты пойми, — тихо сказала мать. — На взятки у нас денег нет. Да я и не стала бы их давать. А вдруг…

Надо сказать пару слов о моей матери. Конечно, такая женщина достойна гораздо большего количества слов, чем пара.

Она, действительно, не стала бы давать взяток, чтобы я откосил от Армии. Даже если бы у нас были деньги. Но денег у нас не было, и эту тему вообще не стоило поднимать.

Моя мать — учительница. Училка. И я — по жизни — училкин сын. Я, наверное, и помирать буду училкиным сыном, как родился.

Интересно, что заставляет человека (девочку, девушку юную) подавать документы в пед. институт? Вот заставь меня сейчас подать документы в пед. институт! Заставь! Скажи, что примут без экзаменов, или — что я в Армию не пойду. Бр-р-р-р…

Только — не пед.! Только не входить каждый день в класс, к таким, как я!

Это какой же надо набраться смелости, чтобы учить меня!

Чтобы заставить меня слушать то, что я не хочу!

Чтобы заставить меня тихо сидеть, не разговаривать! Это же надо уметь — применять весь аппарат насилия, не прикладая рук, а только мозги!

Чтобы посеять среди меня «разумное, доброе, вечное»… А так же — втиснуть в меня кучу бесполезной информации.

А ведь есть ещё претензии на то, чтобы меня воспитать, и даже! (даже) изменить. В лучшую сторону, разумеется.

Мать ещё и обижалась, что я не хочу продолжать учительскую династию!

Теперь представьте себе, что эти самые слова слышит моя мать, и ещё пытается на них ответить.

«Ах ты бедное, дитятко неразумное, — говорит мать, когда у неё хорошее настроение. — К тому времени, как у тебя родится собственный сын, ты снизишь обороты! А когда твоему сыну исполнится семь лет и ты поведёшь его в школу, ты уже будешь готов к тому, чтоб выслушивать подобные тирады от своего отпрыска».

Моя мать — неисправимая оптимистка. Она свято верит, что у меня будет сын, которого я захочу отдать в какую-нибудь спецшколу.

А что делать, если за столько веков существования человечества ещё никто ничего нового не придумал, как учить и натаскивать своих отпрысков.

Но каково быть натаскиваемым! Становясь взрослыми, люди об этом забывают.

Однако многие помнят о том, что у них была злая училка.

Несправедливая училка! Дура-училка!

— Мам, а у тебя тихо на уроках? — спрашивал я мать, сам став учеником сознательных классов.

— Тихо, — отвечала мать.

— А ты кричишь?

— Нет. Ну, очень редко.

— А тебе легко работать?

— Нет. Достают…

— Кто?

— Ну, во-первых — дураки. Всяких видов и разновидностей.

— А во-вторых?

— Во вторых, — мать растопырила пальцы веером, — крутые. И крутоватые. Начальство, которое всё еще выслуживается. Иногда даже непонятно, перед кем. И хамы. И хамоватые. И трусливые. И вообще…

— Что?

— Люди есть люди. Как снаружи, рядом со школой, так и внутри.

— Почему же ты не уволишься?

— Я сама себя об этом спрашиваю.